Сижу и РЫДАЮ :) Надеюсь не набоянил!

Уставные взаимоотношения

<!---->Два раза в месяц, чтобы не было скучно, курсантов военно-морского училища N*** заставляли перекрашивать здание штаба. В натуральную величину.
Всю трехэтажную постройку, изнутри и снаружи.
В начале и в конце каждого месяца повторялась эта ритуальная пляска в респираторах, когда половина участников выносила на улицу столы, стулья и сейфы, а вторая половина с муравьиным видом лазила туда-обратно и переводила гамму из нежно-розовой в нежно-зеленую и наоборот.
Командованию это не надоедало никогда, а приезжих проверяющих такая оптическая иллюзия даже забавляла. Был штаб розовый - и нате, уже зеленый, вот здорово! А не выпить ли "адмиральского чайку" за это дело?
И пили.

Кстати, перед штабом стояла статуя. Когда-то (дела давно минувших дней) она изображала гордого военмора в бескозырке, бушлате нараспашку и клешах. Военмор был с автоматом и рвался в бой. Но после того, как статую бесчисленное количество раз обновили, щедро обливая серебряной краской (это делалось к каждому празднику), военмора узнать стало уже нельзя.
Больше всего это напоминало скульптуру: "Снеговик, уставший после Нового Года". Краску пытались отбить, но только превратили автомат в пистолет с прикладом.
К чему это я?
Да к тому, что, несмотря на многочисленные прискорбные последствия, энтузиастов в Вооруженных Силах хватает.

Вот, например, старшина первой статьи Россомахин.
В то время, как штаб красили, он на заднем дворе поспорил на бутылку дефицитного виски, что поднимет "Волгу" начальника училища. Правда, не всю, а за задний бампер.
Виски выставили на поребрик, и эпопея началась.
Правда, она тут же и закончилась. Россомахин "Волгу" поднял. В самом деле, чего там поднимать-то? Он крякнул, напрягся и оторвал ее заднюю часть от земли примерно до коленей.
Через две секунды, в торжествующей тишине, оторвался бампер, за который наш герой тянул. "Волга", хрюкнув, упала на рессоры. Что-то заскрежетало, и машина окончательно села вниз. Самая незадача была в том, что из штаба в этот момент как раз вышел товарищ Разумовский, который собирался на "Волге" отправиться по своим неведомым делам. Увидев машину, присевшую, как перед низким стартом, капитан-лейтенант тоже присел и стал очень внимательно ее разглядывать.
Присутствовавшие потихоньку испарялись, пока не остался только один Россомахин, виновато и задумчиво вертевший в руках бампер.
- И кто это сделал? - в полной тишине спросил Разумовский. - Какая писька вялая это сумела оторвать? Чьи седые яйца мне за это целовать взасос? А? РАС-СА-МАХИН! СУКА!
Да, у начальника училища было очень давнее и близкое знакомство со старшиной, поэтому он продолжал рыть землю копытом.
- ГА-А-НДОН МЕЛКОДЫРЧАТЫЙ! В жопу, в жопу себе этот бампер запихни и там зафиксируй на болт! Стоишь тут... тополь с Плющихи! Отрастил себе члены все... все члены, кроме головы! Старшина! Ну ладно, вот они - ты на них посмотри! Дети скрюченных ****ей от хромого папы! Им что ***, что палец - тут же понеслись, радостно чавкая, как к мамкиной сиське! Но от тебя! Такого! Не ожидал! Свежеёбаный тиранозавр! Ты этот бампер мне на сопли свои приделай... или на слюни! Развесил тут слюни бахромой на бутылку!
Россомахин сопел и клонил могучую шею. Он чувствовал себя виноватым, а поэтому не отвечал. Хотя мог.
Разумовский, который стоял перед ним на цыпочках и махал руками, издалека был очень похож на оперного певца. Потом он отобрал бутылку виски и ушел.
Старшина первой статьи вызвал к себе двух курсантов. Из тех, что с выпускного курса. Он передал им бампер и лаконично сказал:
- Приделать. Вон туда. В полчаса. И свободны до двенадцати ноль-ноль завтрашнего дня. Выполнять.
Обалдевшие от неслыханной щедрости старшины, курсанты постарались.
Бампер был приварен намертво, так что теперь "Волгу" можно было поднимать за него хоть башенным краном. С рессорами вышло хуже, но Разумовский все равно уехал по делам - тихим ходом, ласково глядя в окно на Россомахина и улыбаясь чему-то своему.

Тому, впрочем, было уже не до машины.
Оставшись без виски, он экзаменовал дикого курсанта-тунгуса Федорова, пойманного, вместо покраски штаба, на турнике. Допрашивал с пристрастием по Уставу караульной службы.
Еле начавшись, тут же все и закончилось.
- Ну? "Часовым называется..."? - навис над Федоровым старшина, словно циклоп над Одиссеем. У тунгуса не было овец, чтоб среди них спрятаться, поэтому приходилось отвечать. Но отвечать он не мог.
- Часовым... называется...
- Ну?
- Часовым...
Через десять минут Россомахин был доведен тунгусом до каления, как Тунгусский метеорит.
- Федоров, ё-ё-ё-ёпт! Ну... выхухоль! Мамонт трелевочный! Иди! Иди вон туда, где "газик" стоит, заберись в кабину и обними ручной тормоз! Понял? Обними и поцелуй... в головку прямо! Это твой папа потому что! Стоять! Па-на-ра-жа-ли! Идиотов! Часовым, Федоров, называется вооруженный караульный, выполняющий боевую задачу по охране и обороне порученного ему поста! Вооруженный! Мозгами вооруженный, а не только хваталками, под метровый *** заточенными! Ты понял, или тебя прокомпостировать?! Если трудиться головой не можем, будем трудиться всеми руками и остальной жопой!
Старшина поступил просто и гениально.
Трудотерапия всегда была его коньком. От всех болезней.
Он нашел китайскую пластиковую метлу и с хрустом отломил от нее рабочую часть. Потом насадил ее на здоровенный лом, весом килограммов пятнадцать, и торжественно вручил Федорову.
- На! Это праздник, который всегда с тобой. Аллею видишь? Мети ее до самой караулки, пока чистой не будет. Блатная работенка, это не на турнике крутиться. Потом придешь и доложишь, кто такой часовой и почему это тебя потрясло до глубины души, ясно? Кру-хом!

И Федоров мел.
Долго шевеля про себя губами.
Наверно, вспоминал про часового.
А товарищ Россомахин в тот вечер все-таки нажрался, и крутил на турнике подъемы с переворотом, пока не зашатались столбы, залитые в бетон почти до центра Земли.

Отсюда

 

Ответ: Сижу и РЫДАЮ Надеюсь не набоянил!

Наглядная агитация

Наглядная агитация - для армии - важное дело.
А для военного училища - тем более. Поэтому там цены нет тому, кто хоть немного умеет рисовать, а пуще того - чертить.
Такому дают какую-нибудь открыточку и ласково говорят:
- Товарищ курсант! Изобразите нам, пожалуйста, вот это вот. И чтоб было красиво, а не так, словно к собачьему хую врастопырку метелку привязали. Яс-сно?
Конечно, ясно! Радостный курсант, цокая копытами, срывается с места и рвется выполнять. Ретиво так рвется - грудь вперед, нюхалки растопырил в осознании великой идеи. И тут его нагоняет приказ:
- Три на шесть.
Курсант, если он из "молодых", останавливается на месте и начинает дымиться и стремительно покрываться морщинами в косую линейку. Три на шесть? Три (тарахтеть твоего мотылька!) на ШЕСТЬ (вшестером еби слона!)?
И тогда курсант обращает робкий взгляд на командира и спрашивает:
- Сантим-м-м-етров, товарищ капитан?
Офицеры - существа особые. Из иного мира, в чем-то даже загробного. Их там штампуют без папы и мамы. Поэтому дымиться сразу начинает сам капитан. И произносить слова с обилием восклицательных знаков. Там вообще все делается с обилием.
- Ссссс... Сантиметров? Сантиметрами у себя будете считать! Когда дрочите! На бюст Анны Карениной! С подпрыгом! А здесь - метры! На-гляд-на-я агитация, понятно? Чтобы каждая ***** могла наглядно видеть наш стенд, даже стоя на четырех костях в километре от него в позе изможденной овцы и имея в жопе штангенциркуль! Выполнять! И по выполнении - лично мне чтобы!

Ясно.
Курсант расправляет морщины и цокает дальше. Потом он (если умный), чертит на открыточке мелкие клеточки, и суетливо переносит их на листы фанеры, соответственно увеличив в размерах.
И идет в каптерку за кистями и прочим волосяным недоразумением.
А в каптерке - каптерщик. Мегалодон. Голубая акула в полный рост. Он четко знает, что курсант - ракло, обалдуй и пришел только затем, чтобы украсть святое и посягнуть на остальное, а на что не посягается - вытащить, загадить, сломать и скрыть по описи.
- Стоять! Куда?
- Так это... товарищ капитан наглядную агитацию... рисовать... (Ну что ты уставился, дырокол атомный? Что ты меня взглядом своим мучишь, крыса Шушара?)
- Рисовать?! Велосипед его заеби! Где?! ГДЕ?! Я вам кисти возьму? А?! ГДЕ???! У мамки из лысого места надергаю? А?! Яйцами своими крась! В краску их окуни и поболтай! В кузбасс-лак! И катай по фанере туда-сюда, пока не отпадут! Всю кровь уже выпили мне, Репины, *****, с Суриковыми!
После этого в руках у курсанта внезапно оказывается несколько кистей, банки с красками, малярные валики и растворитель, который еще не успели выпить Репины и Суриковы.

Процесс изображения наглядной агитации - дело такое, что без слез и не описать.
Но красят. Чертят и рисуют.
И рождаются на свет божий такие монстры, место которым в "дизеле" где-нибудь, чтобы мясо на вилах им подавали - а не в рядах Вооруженных Сил. "Красив в строю - силен в бою!" - да кто вам это сказал? С плаката надвигается такое, что в строю увидеть можно только тогда, когда психбольных с песней выводят в баню.

А вот товарищ старшина первой статьи Россомахин наглядную агитацию не любил.
Терпеть не мог.
Однажды он был пойман замполитом во время того, как под плакатом проводил беседу с курсантом Айвазовым. Курсанта Айвазова все звали просто Борей, правда, по-настоящему его звали чтототам-оглы, и море он видел до этого на картинках. Айвазов был высоким, но Россомахин выше.
- Айвазов! В рот твою кобылу пялить! У тебя был великий тезка, Айвазов! Почти однофамилец! Знаешь, кто это, Айвазов? Это Айвазовский! Он картины писал! Про море! Девятый, *****ся в стоптанный ботинок, вал! Если бы он тебя увидел, Айвазов, он бы рисовал только кубики и шарики! Ты как маршируешь? Что ты мнешься, как ***** перед этапом на Колыму? Тебе балерина Большого ****ского театра *** откусила и забыла вернуть? Если бы я захотел увидеть, как ты, Айвазов, исполняешь танец щипаных лебедей, я выдал бы тебе тапочки! Целых два! Белых! Тапочка! Посмотри сюда, на плакат посмотри! Саперной лопатой в жопу раненый пингвин! Смотри, и вот ТАК - НЕ ДЕЛАЙ!
Замполит отчитал Россомахина, а Айвазову приказал заниматься строевой подготовкой.
С тех пор товарищ старшина еще больше возненавидел плакаты.
Кульминацией этой нелюбви стал большой стенд: "Форма и знаки различия".
Рисовали его двое курсантов, попавших на теплое место благодаря протекции. Рисовали примерно так же, как Киса и Ося рисовали сеятеля.
При этом они оба поочередно уходили в самоволку. Пришел из "самохода" один - ушел другой. Как это у них получалось так славно и быстро - понять не мог никто.
Понял только Россомахин.
Когда в очередной раз один из чудо-художников решил покинуть территорию училища, его нога была поймана в железные клещи. Россомахин снял его с лестницы и трехметрового забора так нежно и быстро, что тот пришел в себя уже в помещении "художки", где его друг как раз мирно домалевывал чью-то шинель на плакате.
- Рисуем? Плакатики? Художники! На торпеду натянуть и солидолом смазать! Через забор! Через забор нормально перелезть не можешь, писькин домик! Лестницу тебе! К бабе своей залазить тоже по лестнице будешь? Как слепая вошь по мокрому хую, цеплялки оборвать некому! Присосались к волосатой сиське, дал-ба-ло-мы! Все пашут, а вы картиночки рисуете?
Старшина еще некоторое время молчал и тряс кулаком, как Карабас-Барабас. В кулаке размером с детскую голову, корячились несчастные исполнители агитации, взятые за шиворот.
Потом Россомахин принял решение.
Под руку ему попался свеженамоченный краской валик. Которым он мгновенно провел по лицу каждого из самовольщиков.
И ткнул оба лица в плакат. Аккуратно там, где кончались шинели и начинались контуры недорисованных голов.
Персонажи агитации сразу заиграли новыми красками и приобрели живой смысл и обиженное выражение.
Далее старшина был краток.
- Еще раз увижу. И вас на этом плакате самих по контуру обведут. А потом закрасят. И отмаркируют. Согласно боевому расписанию. Легче будет так, чем отскрести.

С тех пор самоволки прекратились. Не во всем училище, конечно.
Но у этих двоих - навсегда.

(с) Шарапов Вадим Викторович