Шифрин историю про Садальского рассказал. Садальский - это вихрь-антитеррор, когда сильно за воротник кинет. Вообще хороший человек, но в определенной алкогольной фазе кошмарный и невозможный. Короче, приехал Шифрин на гастроли во Питер-град. Поселился в гостинице. Спит у себя в номере, время полпятого утра. Вдруг страшные удары в дверь. Тяжелыми тупыми предметами. Безостановочно, с постепенным наращиванием усилий. Сонный Шифрин выпадает из койки, бредет открывать. Там экстремально бухой Садальский и с ним какой-то пацаненок лет восьми. Садальский, отодвинув Фиму, вваливается в номер. - Ну, цего ты тут? Спис, сто ли? Насол, ***, время... Ну, просыпайся давай, гости к тебе присли. Угоссяй давай. Водка есь? - Блин, Стас! Какая водка?! Полпятого утра! У меня концерт завтра! Ты что, совсем охерел?! - Есе нет. Не полуцяеца никак. Но скоро, скоро... Цюцють осталось. Надо тока водоцьки накатить. Водка у тебя где? Шифрин в трусах офонарело смотрит на пришедших, Садальский деловито шарится по номеру, пацаненок скромно стоит в прихожей, молчит. - Водка где у тебя? В холодильнике? Нет, нету. Знацит, где-то цеплая стоит. Где? В скафу? Тозе нет. Ты ее, ***, где дерзыс? Под подуской сто ль пряцес? Нет, нету. А где? В цемодане? - Да нет у меня водки! - Не сути так со мной. Я гость. Низя гостю говорить, сто водки нет. Я обизусь и все тут на хер сломаю. Об тебя. - Стас! Водки - нету!!! - Бля... Какие страсные слова... И это ты мне, другу? Предатель. Ну давай тогда, предатель, хотя бы цяю попьем. Цяй есь? И он опять бойко шарится по номеру, раскрывает шкапчики, находит чай, ставит кипятить воду. Шифрин одевается, пытается проснуться, пацаненок молча разглядывает его и номер. - Фу, цяй-то какой мелкий, куевый... Как больные гномы насрали. Сахар есь? - Нет!!! - Бля... Дозыли... Дазе у предателей цяй без сахара. Нахера тогда предавать? И номер херовый. Хоросему бы артисту такой не дали. - Нормальный номер! Это ты ненормальный! Приперся посередь ночи. Мальчика-то зачем привел? - Эт Сорокин. Толковый пацан. Слыс, Сорокин, ты не стесняйся, проходи, садись. Цяй пить будес? Пацаненок так же молча качает головой. Проходит, садится на диван. - Фу, и стаканы немытые... И морда сонная. Недовольная. Ты сто, мне не рад сто ли? Ну и я тебе не рад, иди в зопу. Цяй будес? - Нет! - Твое любимое слово, да? Ох и гад зе ты противный! А есе Сыфрин! Знала бы твоя публика, какой ты в зизни неинтересный... Скусный какой... Обыденный... Как геморрой после сорока... О! Вскипело. Нистяк, попьем сейцяс. Бля, ну и цвет... Не цяй, а посмертный анализ моци дистрофика... Шифрин стоит, чешет в затылке, не зная, что делать. А Садальский по-хозяйски шарится по номеру, пьет чай и разговаривает с пацаном. - Будь как дома, Сорокин. Не стесняйся. Ты, Сорокин, мой друг, и Сыфрин тебе теперь тозе друг. Поговори с ним. Пообсяйся. Он вообсе музык нормальный, просто сегодня цего-то трезвый. Слыс, Сорокин, а цифир будес? Пацаненок снова качает головой. Потом вдруг кладет ногу на ногу, достает сигарету и закуривает. Тут Шифрин не выдерживает. - Мальчик, блин! А тебе не рано курить? И только тут выясняется, что это не пацан, а шестидесятилетний лилипут, с которым пьяный Садальский всего час назад познакомился на каком-то пустынном мосту удивительного города Петербурга.