Про Москву начала 90-х, бандитов, наркотики - и как это тогда ощущалось.

…В последнем автобусе на Королёв было ожидаемо пусто. «Рэд Дэвил» из банки подстёгивал тормозящие мозги, а в плеере надрывался вокалист «Muse». Я лениво просматривал фотки с дурацкой демонстрации и пытался держать слипающиеся глаза открытыми.
Вдруг сквозь «Muse» начали доноситься другие звуки. Я снял наушники, улыбнулся и против воли начал подпевать Джеймсу Хетфилду:
So close no matter how far
couldn't be much more from the heart
forever trusting who we are
and nothing else matters…
Водитель из разряда парней с бритыми затылками и всегда начищенными туфлями, крикнул мне «Что, нравится?» - и сделал ещё громче.
…And nothing else matters… - неторопливо, безупречно выводил голос. «А ведь именно эта неторопливость мне иногда в ней и не нравится.» - почему-то подумал я. – «Её нужно петь быстрее, с криком»…
и тут во мне что-то переклинило. Я отложил плеер и начал смотреть в тёмное окно. Придорожные столбики слились, подогретые музыкой, скоростью автобуса и всем алкоголем, выпитым за день.
И глядя на белую линию, рассекающую тёмный прямоугольник окна, я вдруг начал вспоминать…

…Их звали Макс и Виталька. В начале летних каникул с третьего на пятый класс, я и одноклассник Славон пришли на заброшенный теннисный корт. Теннис был совсем не при чем, просто школьное футбольное поле было всегда занято старшеклассниками, а купленный недавно настоящий мяч сам прыгал под ноги.
Но на кортах уже играли два взрослых парня, пробивая пенальти по отмеченным кирпичами воротам. Новым игрокам, пусть и таким мелким, они явно обрадовались.
- Чё, пацаны, в футбик срежемся? – подошёл к нам один. И сам – как взрослым! – протянул руку. – Я Макс, а это Виталька…

Сейчас я и не вспомню, как они выглядели. Сука-память услужливо подсовывает силуэты двух высоких темноволосых парней – и ничего больше. Нам они казались ужасно взрослыми, хотя теперь я понимаю, что им было не больше двадцатника. Мы играли в футбол каждый день. Разбивались по парам – меня обычно брал Макс – и отрабатывали защиту-нападение. Без маек, в шортах из обрезанных джинсов, раздирая коленки об асфальт корта. Естественно, мы десятилетние подражали им во всём – копировали походку, смех, манеру игры.
Ребятам с нами было весело. Они даже сдерживали эмоции и пытались не ругаться при нас матом. Пили, как и мы, дешёвую газировку, и ходили курить на другой конец корта. А отдыхая от уже далеко не нового мяча, лениво разговаривали о девушках и каких-то делах.
Мы помнится, даже пытались давать советы.

То лето казалось бесконечным. Страна неслась курьерским поездом под откос девяностых. Где-то в другом срезе реальности пока неизвестные Рома Абрамович и Миша Ходорковский зарабатывали свои миллиарды. Где-то совсем рядом красивые рейверши в зелёных джинсах и волосами кислотных цветов прыгали под «Продиджи» и «Скутер», закинувшись всегда доступными колесами. На ещё культовом Арбате пела Умка, плясали кришнаиты, вертел «гелики» Дельфин и кучковались первые бритоголовые. Нескучный сад ещё назывался по четвергам Эгладором. Слово «шарп» означало только среднего качества марку бытовой техники, а слово «стрейтэйджер» казалось бессмысленным набором звуков.
Где-то там, во дворах и подъездах, целое поколение кипело и плавилось в закопчённых зажигалками ложках.
А для нас…для нас это было просто лето.
Оно стояло за прилавками Горбушки – ещё старой, в парке! – куда мы ездили с родителями за кассетами и играми для «Денди». Оно било в нос пузырьками газа от теплого «Тархуна» и капало на шорты таявшим мороженым. Оно подмигивало пустой пивной бутылкой, которую в ларьке у остановки можно было обменять на две жвачки «Лав из» или один «Бумер».
Оно каждый день ждало нас на заброшенном теннисном корте.

Единственная более-менее чёткая картина – перед очередной атакой Макс, улыбаясь, взбивает мои волосы и говорит «Ничё, белобрысый, не боись! Щаз мы их сделаем…Ты только играй сам, в свою игру. Никого не слушай и играй сам».
А на другой стороне корта Виталька что-то такое же втирает Славону. И они оба смеются.
Кстати, я так и не спросил у Славона, что ему говорили.
Хотя и он никогда не интересовался.
К ночи (для нас, малолеток, для остальных это был только вечер) на корт приходила «тусовка» - несколько парней и девчонок с карманами, полными семечек. Они пили вино (мы даже не пробовали), рассказывали анекдоты, целовались-ругались-мирились…
А Макс играл на гитаре.
Именно там мы в первый раз услышали Цоя, Шевчука, Чижа, непродавшегося ещё Кинчева и весь остальной отечественный говнорок, под который так хорошо напиваться из-за несчастной любви. Все подтягивали, девушки пьяно строили Максу глазки, чем я несказанно гордился.
Но иногда он играл что-то на иностранном языке. Слова знал только он, поэтому все молчали, а он орал…Именно орал, выплёскивая в летние сумерки какую-то свою боль…
So close no matter how far
couldn't be much more from the heart
forever trusting who we are
and nothing else matters…

Периодически кто-то отходил с Максом или Виталькой. Разговаривать, объясняли нам. Потом все возвращались –пошатываясь или странно улыбаясь. «Хорошо поговорили?» - спросил я как-то. «Офигенно!» - смеялись все вокруг. Когда становилось совсем темно, все скидывались и начинали спорить о том, кому идти в круглосуточную аптеку. Зачем – я понял только года через три, когда тусуясь среди арбатских панков первый раз увидел героин.
К счастью, в тот же день я увидел ломку.

Один раз на кортах засветился даже мой брат – местный бандит. Он, правда, сделал вид, что меня не знает - и я, естественно, принял правила игры. Никто там так и не узнал, что я брат того самого Дрона. Бригада местных парней крышевала небольшой рынок – пару десятков ларьков. Но потом «бизнес» стал «укрупняться», и у них возникли проблемы с азерами. Последние оказались серьёзными ребятами и район превратился в небольшое Чикаго. Даже не знаю, как мой брат выжил в этой мясорубке, такой обычной для девяностых…Во всяком случае, в его записной книжке у половины имён стоит не телефон, а дата и крест.
Я часто прохожу мимо рынка и каждый раз думаю – неужели из-за ЭТОГО пара десятков здоровых и, в общем-то, неплохих парней гниёт в подмосковной земле?

Иногда к кортам подъезжала чёрная иномарка и Макс с Виталькой бежали к ней сломя голову. Из машины выходили бритоголовые парни в кожанках и о чём-то с ними разговаривали. На корте все замолкали и тревожно следили за переговорами.
Потом они возвращались, перекидывались парой успокоительных фраз со всеми и продолжали петь и пить.
Но раз за разом иномарка приезжала всё чаще, а разговоры становились все дольше и громче. В конце концов, на корты вернулся только внезапно замолчавший Макс. Виталька уехал на машине, неуверенно помахав всем на прощание.
Больше мы его не видели.

Тусовка распалась. Мы всё так же приходили на корт, но там было пусто. Где-то через неделю мы встретили Макса на улице. «О, пацаны!» - обрадовался он, – «пошли в футбик срежемся?».
По дороге к корту он купил бутылку водки.
«Не придёт он больше, белобрысый…» - сказал Макс, когда я спросил его о друге. – «Он переехал отсюда…далеко переехал…не вернётся».
Стыдно сказать, но я ему поверил.
Тем вечером он после каждого удара прикладывался к бутылке. В конце концов нам пришлось провожать его до подъезда, а он орал на весь район
..So close no matter how far
couldn't be much more from the heart
forever trusting who we are
and nothing else matters…

Орал с безнадёгой, с тоской, которую я не испытал до сих пор…и не пожелаю испытать никому…
- Лана пацаны, я сам дойду. – запинаясь, говорил он у подъезда. – Удачи вам. Это нам не повезло…а у вас всё впереди. И Витальке привет передам…я тоже на днях перееду…туда же…
Мы поняли, что видим его в последний раз.
Да и лето подходило к концу. Мы одиноко гоняли мяч, потом поссорились из-за пустяка и до конца каникул сидели по домам и резались в «Денди».
А в школе оказалось, что мы соскучились друг по другу…и даже словом не упоминали Макса и Витальку..
Двух драгдилеров, попытавшихся играть по своим правилам.

мы оба думали о них, но вслух вспомнили один-единственный раз. На очередной глобальной пьянке заканчивающегося одиннадцатого класса уже другой школы другого квартала. Я нашёл Славона на лестничной клетке. В одной руке у него была стопка водки, другой он, по-моему, пытался искусственно вызвать рвоту.
- Слав…а давай за них…За Макса и Витальку… -- непонятно с чего предложил я.
Он посмотрел на меня неожиданно трезвыми глазами, и мы выпили. Не чокаясь.

…выпускной мы встретили в составе самой настоящей рок-группы, которая пафосно называлась «Дети подземелья». Выступить в актовом зале нам так и не дали, поэтому играли в комнате-клетке с гордым названием «рекреация».
Народу пришло мало – все предпочитали пить и трахаться в лицейских закоулках. Мы немного расстроились, но потом в пакете из-под сока принесли водку, и нам быстро стало всё равно, для скольки человек играть. Славон обычно был на соло, а я на ритм-гитаре…но на ЭТОЙ песне мне всегда доверяли соло…
…Я держал в руках настоящую дергающуюся электрогитару и выводил сложнейшую для меня мелодию, под пение даже не солиста, а вообще всех . Я тоже тихо подпевал…только с непонятной для самого себя тоской…
...and nothing else matters...
И опять встретился глазам со Славоном.

Эпилог
Из всей тусовки в районе осталась одна девушка. Во всяком случае, только её я могу узнать. Она кивает мне при встрече.
Брату, наверное, тоже. Впрочем, он говорит, что ничего такого не помнит. Но несколько раз в год он приходит домой пьяный, с бутылкой водки – а родители не говорят ему ни слова…
Зайдя утром, я вижу, что он заснул рядом с раскрытыми фотоальбомами. На страницах улыбается он и ещё много парней.
С бритыми затылками и начищенной обувью.
Как-то раз плачущая мама, перевязывая меня после очередной драки с районными бонхедами, обмолвилась: «Ты тоже хочешь, чтобы тебе фотографию на памятник из андреева альбома взяли?».
Может, на его страницах есть и Макс с Виталькой.
Но я не хочу смотреть.
Слишком боюсь не узнать двух улыбчивых драгдилеров из самого долгого лета в жизни.
(с)