Человеческое правосудие - это в наши дни состязание в уме и ловкости. Не справедливость, а ум и изворотливость - вот что теперь важнее всего. Законы вначале были хороши, но способы, которыми они осуществлялись, завели людей на ложный путь. Они приняли путь за цель, средства достижения - за самый предмет стремлений. Но закон есть закон, он необходим, он есть благо. К сожалению, в наши дни правосудие сбилось с верного пути. Судьи и адвокаты состязаются в уме и учёности, ссорятся друг с другом, совершенно забывая об истцах и ответчиках, которые стоят перед ними, содержат их и ищут справедливости и беспристрастия, а не ума и учёности. Под всем этим, на самом дне, в самом основании здания правосудия, лежит глубокая и искренняя жажда права и справедливости для всех честных людей. Люди сами придумали себе много нового. И вот закон, бывший вначале добрым, так исказило влияние всего придуманного, что он служит больше не обиженным и даже не обидчикам, а только разжиревшим судьям и худым, голодным адвокатам. Их ждут слава и нажива, если удаётся доказать, что они остроумнее своих противников и даже самих судей, выносящих приговор. Сколько зла совершается умными людьми во имя права! Джек Лондон "Сердца трёх" 1916 г.
ТАРС: "Приготовиться к сбросу первой ступени. Есть сброс. Звуковой барьер преодолён. Все в норме? Моей колонии роботов нужны здоровые рабы." Дойл: "Ему добавили чувство юмора, чтобы он лучше вписался в отряд. Он так успокаивает нас." Купер: "Гигантский язвительный робот? Классная идея." ТАРС: "Я могу мигать индикатором, когда шучу." Купер: "Это не помешает." ТАРС: "Ну да, поможет вернуться на корабль, когда я вышвырну вас в открытый космос." Купер: "Какой у тебя уровень юмора, ТАРС?" ТАРС: "Ровно сто процентов." Купер: "Давай снизим до семидесяти пяти." Купер: "Трудно вот так всё бросить. У меня дети, у тебя отец..." Амелия Бренд: "Мы ещё много времени проведём вместе." Купер: "Нужно учиться общаться." Амелия Бренд: "И молчать тоже." Амелия Бренд: "Я говорю, что думаю." Купер: "Иногда лучше думать, чем говорить. Эй, ТАРС, какой у тебя уровень честности?" ТАРС: "Девяносто процентов." Купер: "Девяносто процентов?" ТАРС: "Абсолютная честность - не самый дипломатичный и безопасный метод общения с эмоциональными существами." Купер: "Хорошо. Тогда - девяносто процентов, доктор Бренд." Кристофер Нолан "Интерстеллар" 2014 г.
– А где Майк? – спросил Джубал. – Одевается, – пожала плечами Джилл. – Сейчас придет. – Одевается? – возмутился Джубал. – Что ему тут, светский раут? – Надо же ему одеться. – Зачем? Меня абсолютно не интересует, как все вы по дому бегаете, в шубах или телешом. Сегодня жарко. Гони его сюда. – Не надо, Джубал, нужно же ему научиться. – Тьфу. Ты навязываешь ему свою узколобую, ханжескую, провинциальную мелкобуржуазную мораль. – И ничего подобного, просто я прививаю ему необходимые повседневные навыки. – Навыки, мораль – да какая тут разница? Милостью божьей – ну и, конечно же, благодаря твоей шустрости – тут оказалась личность, не запятнанная психотическими табу нашего готтентотского племени, – и теперь ты вознамерилась превратить его в заурядного конформиста, из каких состоит чуть не все население этой трусливой страны. Может, ты еще и портфель ему купишь? И внушишь, чтоб без портфеля людям на глаза не показывался, иначе засмеют. – Ни во что такое я Майка не превращаю, просто хочу, чтобы он не попадал на каждом шагу в дурацкое положение. Все для его же пользы. – Вот-вот, – фыркнул Харшоу. – Именно это сказали коту, прежде чем отрезать ему яйца. Джилл возмущенно вскрикнула и, судя по выражению лица, начала медленно считать до десяти. – Это ваш дом, доктор Харшоу, – сказала она, вставая, – и мы перед вами в долгу. Хорошо, я приведу Майка. – Садись – и оставь тщетные попытки быть такой же мерзкой, как я. У меня за плечами десятилетия тренировки. Давай разберемся сразу: ни в каком ты передо мной не в долгу. Это просто невозможно – все, что я делаю, я делаю исключительно для собственного удовольствия. Как и все остальные обитатели этой планеты, с той лишь разницей, что я это четко осознаю. Так что не изображай, пожалуйста, никаких несуществующих долгов, ведь еще немного, и ты попытаешься вызвать у себя чувство благодарности, а это – первый опасный шаг на пути к полному моральному разложению. Грокаешь? Джилл упрямо закусила губу, но тут же улыбнулась. – Только я не очень понимаю, что это такое – грокать. – Я тоже не понимаю, но полон твердой решимости учиться у Майка, пока не пойму. Ты только не подумай, что я шучу. «Благодарность» – просто эвфемизм для оскорбленного негодования. Вообще-то, мне безразлично, кто там и за что на меня обижается, обидно только, если это хорошенькая девушка и ни за что ни про что. – Какие глупости, Джубал, я совсем на тебя не обижаюсь. – Надеюсь. Но если ты не вырвешь с корнем весь этот бред насчет какого-то там твоего передо мной долга, то скоро начнешь. У японцев есть пять различных формулировок для «благодарю вас» – и все они обозначают различную степень оскорбленной неприязни. Вот бы английскому языку такую внутреннюю честность! Но зато английский может дать определение чувств, на которые нервная система человека попросту не способна. Например, «благодарность». – Джубал, ты заскорузлый старый циник. Я благодарна тебе – и буду благодарна впредь. – А ты – малолетняя сентиментальная дура, то есть мы составляем взаимодополняющую пару. В честь чего давай смотаемся на выходные в Атлантик-Сити вдвоем, без никого больше, – и погрузимся в пучину порока. – Джубал! – Ну что, убедилась, чего стоит вся твоя благодарность? – Поймал. Ладно, я готова. Когда летим? – Она, видите ли, готова, – фыркнул Харшоу. – Сорок лет назад, вот тогда нужно было соглашаться. Роберт Энсон Хайнлайн "Чужак в стране чужой" 1960 г.
Над парком Золотые Ворота носился холодный, до костей пронизывающий ветер, но Джилл умела уже справляться с холодом, а Майк его попросту не замечал. И все равно, расслабиться в теплоте обезьянника было приятно. Вообще-то Джилл не любила обезьян, карикатурные подобия людей приводили ее в мрачное настроение. И ведь она навсегда рассталась с остатками чистоплюйства, научилась находить некую аскетическую, по сути своей – почти марсианскую радость во всех физических проявлениях жизни; прилюдные испражнения и совокупления ничуть ее не смущали – несчастные, загнанные в клетку твари не имели ни понятия о «благопристойности», ни места, куда спрятаться от чужих глаз, винить их в чем-нибудь было бы просто смешно. Джилл смотрела на обезьян без всякого отвращения, без всякой нужды смирять свою брезгливость – и видела в них «человеческое, слишком человеческое»; каждым своим действием, каждой гримасой, каждым удивленным, озабоченным взглядом они напоминали ей о наиболее неприятных качествах рода людского. Вот у львов – там гораздо лучше. Огромные, высокомерные даже в заточении самцы, величаво-женственные львицы, а рядом – царственные в своем великолепии бенгальские тигры, из чьих глаз смотрит беспощадная ночь джунглей, и поджарые, стремительные, опасные, как выстрел в упор, леопарды, и надо всем этим – острый, стойкий, никакими кондиционерами не истребимый кошачий запах. Майк разделял пристрастия Джилл, они простаивали здесь часами – или шли к птицам, или к змеям и крокодилам, или к тюленям – как-то он заметил, что если уж существу суждено жить на этой планете, лучшая для него судьба – родиться морским львом. Первое знакомство с зоопарком Майка расстроило; вознамерившись дать пленникам свободу, он с трудом внял совету Джилл подождать и погрокать. В конечном итоге ему пришлось согласиться, что выпущенные звери просто погибнут и зоопарк для них – нечто вроде гнезда. По возвращении домой Майк на многие часы погрузился в транс и потом никогда уже больше не изъявлял желания уничтожить клетки, решетки и стеклянные стенки. Он объяснил Джилл, что стальные прутья охраняют скорее зверей от людей, чем наоборот, признал, что не сумел грокнуть этого сразу, и в дальнейшем не пропускал ни одного зоопарка. Но сегодня ничто не могло вывести Майка из подавленного настроения – ни мизантропия верблюдов, ни ужимки обезьян. Он стоял перед клеткой капуцинов, мрачно наблюдал, как те едят, спят, занимаются любовью, нянькают детенышей, выискивают друг у друга насекомых и просто без толку слоняются из угла в угол; тем временем Джилл их прикармливала. Один из самцов замешкался и не успел сунуть за щеку орех, полученный от щедрой посетительницы; тут же подскочил другой, покрупнее, нагло отобрал у товарища по заключению добычу, несколько раз его ударил и неторопливо удалился. Низкорослый самец даже не пытался догнать своего обидчика; в бессильной ярости он лупил кулаками по полу и отчаянно верещал. Майк внимательно наблюдал за спектаклем. Неожиданно пострадавший бросился в угол клетки и сорвал злость на совсем уже маленьком, меньше себя самце. Зверски избитый капуцин уполз, скуля и хныча, к самке с детенышем, которая стала его утешать; остальные обитатели клетки не обращали на происходящее никакого внимания. Майк откинул голову и расхохотался. И продолжал хохотать все громче и громче. Ему не хватало воздуха, его била дрожь, он осел на пол – и все хохотал и хохотал. – Прекрати сейчас же! Майк, начавший было сворачиваться в клубок, распрямился – и продолжал хохотать. Рядом с Джилл появился служитель. – Вам не нужно помочь? – Не могли бы вы заказать такси? Воздушное, наземное, все равно какое, главное – увезти его отсюда. Ему плохо. – А может – «скорую»? Похоже на припадок. – Все что угодно! Через несколько минут они уже сидели в воздушном такси. Джилл назвала водителю адрес, а затем встряхнула за плечо все так же хохотавшего Майка. – Майк, послушай меня! Успокойся, пожалуйста. Майк немного успокоился, но не совсем; всю дорогу домой он то затихал, то снова хохотал в голос. Джилл достала носовой платок и вытирала текущие из его глаз слезы. Подобно несчастной супруге какого-нибудь алкоголика, она затащила своего недееспособного спутника домой, раздела его и уложила в постель. – Ну вот, милый, и все. Теперь можешь отключиться. – Я в порядке. Наконец-то я в полном порядке. – Надеюсь, – вздохнула Джилл. – Ну и напугал же ты меня. – Прости, Маленький Брат. Я ведь тоже испугался, услышав свой смех. – Майк, а что такое, собственно, случилось? – Джилл… я грокаю людей. – Что? (????) – (Я говорю правильно, Маленький Брат. Я грокаю людей.) Теперь я грокаю людей… Джилл… Маленький Братец… самая моя лучшая… ягодка ты моя волчья… лапочка… кошечка ты моя драная, облезлая. Милая ты моя… – Да что это с тобой такое? – Я же знал, я же все эти слова знал, только не знал, когда их надо говорить и зачем. И не понимал – для чего тебе это надо. Я люблю тебя, милая, – ведь теперь я и любовь грокаю. – Ты всегда ее грокал. И я тебя люблю… Послушай, а почему говорят «человекообразные обезьяны»? Может, это мы – обезьянообразные люди? – Обезьянообразные, какие же еще. Иди сюда, обезьянка моя, залезай под мышку, положи голову мне на плечо и расскажи какой-нибудь анекдот или вообще что-нибудь смешное. – Просто рассказать анекдот – и все? – И все, ну только я еще обниму тебя крепко-крепко. Расскажи анекдот, которого я еще не знаю, и смотри, буду я смеяться где надо или нет. Я засмеюсь, это точно, а потом расскажу, что там было смешного. Джилл… я же грокаю людей. – Но как это вышло? Можешь ты мне рассказать? Или по-марсиански будет понятнее? А может – мысленно? – Нет, в том-то и дело. Я грокаю людей. Я теперь настоящий человек и могу объяснить тебе все человеческим языком. Я понял, почему люди смеются. Они смеются потому, что им больно, и смех – единственное, что может заглушить эту боль. На лице Джилл появилось недоумение. – Может, как раз я-то и есть нечеловек. Я тебя не понимаю. – Да нет, обезьянка, ты человек, и самый настоящий. Просто ты никогда об этом не задумывалась, ты грокаешь такие вещи автоматически. Ты – человек, выросший среди людей, воспитанный людьми, а я – нет. Я – вроде щенка, который вырос среди людей, не видя других собак: стать похожим на своих хозяев он не может, а стать похожим на братьев своих по крови – не умеет. Мне пришлось учиться. Меня учил брат Махмуд, меня учил Джубал, меня учили многие и многие люди – а больше всего учила меня ты. Сегодня я сдал последний, самый главный экзамен – я научился смеяться. Бедный обезьян. – Какой из них, милый? Здоровенный этот, так он просто мерзость, наглый, злой… а тот, который поймал орех, он оказался ничем не лучше, а может, еще и почище. Не понимаю, чего там было такого веселого. – Джилл, дурочка ты моя маленькая! Слишком уж много к тебе прилипло марсианщины. Ну конечно же, там не было ничего веселого, слезы лить впору. Потому-то и приходится смеяться. Я смотрел на сидящих в клетке обезьян – и вдруг увидел всю эту совершенно необъяснимую злобность и жестокость, о которой я столько читал, и мне стало невыносимо больно, и я засмеялся. – Но… Майк, милый, все ведь, как раз наоборот, смеются, когда видят что-нибудь приятное, хорошее… над ужасами не смеются. – Ты думаешь? А ты вспомни хотя бы Лас-Вегас. Ваша женская команда выходила на сцену – и что же, вас встречали смехом? – Н-ну… нет, конечно. – Но ведь вы были самой красивой частью шоу. А зрители не смеялись, они смеялись, когда клоун путался в собственных ногах и падал либо происходило еще что-нибудь далеко не благое. Рассмейся они при вашем появлении – вы бы очень обиделись. – Но люди смеются не только над такими вещами. – Не только? Возможно, я грокаю еще не во всей полноте, но ты попробуй вспомнить что-нибудь смешное – шутку, анекдот, все что угодно, лишь бы было по-настоящему смешно, вызывало хохот, а не так, легкую улыбку. А потом посмотрим, нет ли там какой-нибудь неправильности, – и не потому ли мы смеемся, что она там есть. – Он немного задумался. – Научись обезьяны смеяться, они стали бы людьми. – Пожалуй. Джилл начала копаться в памяти, перебирая самые смешные анекдоты, анекдоты, смешившие ее когда-то буквально до колик: «…а из шкафа голос „Выносите вещи!“», «А я вас, мамочка, отпускаю…», «И я тоже два раза – с футбольной командой и с батальоном морской пехоты…», «На первое-второе рас-считайсь!..», «Смотри, засранец, как это делается!», «Но имей в виду, для меня этот день будет совершенно испорчен…», «Вы, конечно, будете смеяться, но она тоже умерла…», «Ну и куда он нам такой нужен? Хряп! Хряп! Хряп!», «Будем лечить – или пускай живет?», «Я-то знаю, но петух-то не знает!», «Сказал: „Дзинь!“ и помер…», «Где та эскимоска, которой я должен пожать лапу?». Ну и что? Анекдоты не показательны, они – плод чьей-то фантазии, и не более. А как настоящие происшествия и розыгрыши? С розыгрышами было плохо, все они – даже такие невинные, как подложенная на стул кнопка, – только подкрепляли гипотезу Майка. А уж если вспомнить шуточки интернов… молодых медиков вообще следовало бы держать в клетке. Реальные происшествия? Как у Эльзы Мэй лопнула резинка от трусов? Вот уж смеху-то было… особенно для Эльзы. Или как… – Судя по всему, тот самый клоун, прилюдно шлепающийся на задницу, – высочайшая вершина юмора, – мрачно констатировала Джилл. – Что представляет племя человеческое не в самом радужном свете. – Да нет, напротив! – Как это? – Раньше я думал – мне так говорили, – что «забавное» происшествие – происшествие благое. Но это не так. Забавное происшествие далеко не забавно для того, с кем оно приключилось. Взять, скажем, того же шерифа без штанов. Благо – не в самом происшествии, а в смехе. Я грокаю в смехе отвагу… и участие… и единение против боли, горя и поражения. – Но… Майк, какое же это благо – смеяться над пострадавшим? – Над пострадавшим – нет. Но разве же я смеялся над этой маленькой обезьянкой? Я смеялся над нами. Над людьми. И неожиданно понял, что я – тоже человек, и тогда уж не мог остановиться. – Майк помолчал. – Трудно все это объяснить, ты ведь никогда не была марсианином, а слушать рассказы о другой жизни и испытать ее лично – вещи очень и очень разные. На Марсе никогда не бывает ничего смешного. Все, что мы, люди, считаем забавным, либо не может там случиться, либо не дозволено. Ты пойми, милая, так называемая «свобода» на Марсе просто не существует. Старики планируют буквально все бытие. Во всем, что происходит там, нет ничего неправильного, а значит, и забавного – даже в том, что нам, по нашим меркам, могло бы показаться смешным. Взять, например, смерть. – В смерти нет ничего забавного. – Ничего забавного? А почему же тогда анекдотов про смерть чуть не больше, чем про тещу? Джилл, для нас – для нас, людей, – смерть настолько печальна, что нам приходится над ней смеяться. А бесчисленные земные религии? Противореча друг другу во всем остальном, каждая из них обязательно предлагает нечто, помогающее людям сохранять храбрость и смеяться даже перед лицом неминуемой смерти. Роберт Энсон Хайнлайн "Чужак в стране чужой" 1960 г.
Возраст не приносит нам мудрости, зато он дает перспективу… и самое печальное - это видеть далеко позади искушения, перед которыми ты устоял. Роберт Энсон Хайнлайн "Чужак в стране чужой" 1960 г.
В тот раз он завелся насчет «стоимости», сравнивая учение Маркса с ортодоксальной теорией «прагматизма». Мистер Дюбуа говорил: – Разумеется, определение стоимости, данное Марксом, просто нелепо. Вся работа, вложенная в комок грязи, не превратит его в яблочный пирог. Комок грязи и останется комком грязи, стоимость которого – ноль. Больше того: неумелая работа даже может понизить стоимость. Бесталанный повар превратит тесто и свежие яблоки, обладающие стоимостью, в несъедобную массу, стоимость которой – ноль. И напротив, искусный повар, мастер, из тех же компонентов изготовит кондитерское изделие стоимостью гораздо выше ординарной. И затратит на это не больше усилий, чем заурядный повар на заурядное лакомство. Даже такие кухонные иллюстрации сводят теорию стоимости Маркса на нет (а ведь из этой ложной посылки возникает грандиознейшее мошенничество, имя коему – коммунизм) и подтверждают истинность проверенной временем теории общественной пользы. Дюбуа покачал пальцем. – Тем не менее – проснитесь там, молодой человек, вернитесь в класс! – тем не менее сумбурная древняя мистификация под названием «Дас Капиталь», несмотря на всю свою напыщенность, искажение фактов, путаницу и нервозность, а также полную ненаучность и алогичность – тем не менее это помпезное жульничество Карла Маркса несет в себе зародыш очень важной истины. Если бы он обладал аналитическим умом, то мог бы сформулировать первое адекватное определение стоимости… и тем самым – уберечь нашу планету от многих бед. – А может и нет, – внезапно добавил мистер Дюбуа. – Вот вы! Я выпрямился на своем стуле. – Если уж вы, юноша, не можете слушать меня, то, вероятно, способны сказать классу: стоимость является величиной относительной или абсолютной? Я слушал его, просто не видел причин, не позволяющих слушать с закрытыми глазами и расслабленной спиной. Но вопрос его застал меня врасплох – как раз к этому дню я ничего не читал. Поколебавшись, я ответил наугад: – Абсолютной. – Неверно, – холодно сказал мистер Дюбуа. – Стоимость имеет смысл только с точки зрения человека. Стоимость всегда зависит от отдельных личностей, а также имеет свое значение для каждого человека. «Рыночная стоимость» же – есть фикция, грубое усреднение индивидуальных стоимостей, каждая из которых отлична от другой, без чего была бы невозможна торговля. (Интересно, что сказал бы отец, если бы при нем рыночную стоимость назвали фикцией – вероятно, фыркнул бы с отвращением.) – Индивидуальное значение стоимости проявляется в двух жизненных аспектах: во-первых, насколько полезна данная вещь, а во-вторых, какие затраты требуются для ее приобретения. Есть старая песня, утверждающая, что «все лучшее в жизни – бесплатно». Неправда! Это обман! Трагическое заблуждение, которое привело к закату и отмиранию демократий в двадцатом веке. Эти пышные эксперименты провалились с треском, а все оттого, что людей убедили: стоит только проголосовать за то, что хочешь, – и получай! Без страданий, без пота, без слез. Бесплатно не бывает ничего. Даже дыхание, дающее нам жизнь, должно быть оплачено страданиями при первом вздохе. Мистер Дюбуа, не спуская с меня глаз, добавил: – Если б вы, мальчишки и девчонки, так же попотели ради своих игрушек, как новорожденный борется за жизнь, вы были бы гораздо счастливее и намного богаче. Некоторых из вас мне просто жаль – настолько бедно их богатство. Вот вы! Я вручаю вам первый приз за стометровку. Вас это сделает счастливее? – Н-ну… наверное… – Без колебаний, пожалуйста. Вот ваш приз, я даже заказал гравировку: «Гран-при соревнований в спринте на сто метров». Он действительно подошел ко мне и прицепил на мою грудь значок. – Пожалуйста! Вы счастливы? Вы цените его? Или нет? Я был уязвлен. Вначале грязные инсинуации насчет богатеньких сынков – типичная зависть малоимущего, – а теперь еще этот фарс! Я сорвал значок и отдал ему. Мистер Дюбуа с виду страшно удивился: – Это не добавляет вам счастья?! – Вы же отлично знаете, что я занял четвертое место! – ВОТ ИМЕННО! Приз за первое место не имеет для вас ценности, ведь вы его не заслужили. Но занятое вами по праву четвертое доставляет вам истинное удовольствие! Хочется верить, что хоть некоторые из восседающих здесь сомнамбул поняли мой маленький розыгрыш на тему морали. По-моему, поэт, написавший эту песню, хотел сказать, что самое дорогое в жизни следует покупать не за деньги, а каким-то иным образом. Это настолько же верно, насколько ошибочны его слова в буквальном их понимании. Самое дорогое в жизни вообще не имеет никакого отношения к деньгам! Цена ему – преданность, боль и пот… Цена ему – самое дорогое во всей жизни – сама жизнь! Вот высшая цена всех ценностей! Роберт Энсон Хайнлайн "Звёздный десант" 1959 г.
Любовь — единственный обман, который несмотря ни на что хотелось бы пережить. Потому что огонь жизни, и крылья юности, которые она дарует, ценнее всего, что может быть. Ценнее разбитого сердца, неоправданных надежд… А, может, она вовсе и не обманом окажется — бывают же в жизни чудеса… (с) Олег Рой "Человек за шкафом"
Было что-то такое в запахе книг, в аромате чернил, бумаги и кожи, в том, какая пыль в библиотеке, казалось, она даже вела себя отлично от пыли в любой другой комнате, она была золотой в свете свечей, оседая, как пыльца на полированные поверхности длинных столов. Кассандра Клэр "Механический принц"
- Кому принадлежит изречение, что мудрец говорит, когда ему есть что сказать, а глупец говорит, потому что иначе не может? - Не знаю. Но этот человек определенно не был болтуном. Аластер Рейнольдс "Город Бездны" 2001 г.
Посредственность не знает ничего выше себя, но талант мгновенно признает гения. Артур Конан Дойл "Долина Страха" 1915 г.
В здании Горотдела - пузатом особнячке купеческого вида - светились только два затянутые шторами окна, в дежурке. Стальная дверь была заперта. Мои люди лениво изготовились - задача не казалась им сложной. Я нажал кнопку звонка - большую, как блюдце; он истерически заверещал на весь ночной город - мол, бдит моя милиция. Лязгнул стальной засов, дверь распахнулась. - Добрый вечер, - произнес я внутрь. Заспанный лейтенант неразборчиво буркнул в ответ и прошел за барьер. Еще один милиционер, старшина кажется, так и не встал - спал на кожаном холодном диванчике, подложив под голову бронежилет. - Слушаю вас, - зевая, сказал лейтенант и раскрыл журнал регистрации. - Что случилось? Мне не пришлось объяснять. Он сам все понял, когда за моей спиной появились двое, а двое других разбудили и взяли в наручники старшину. Лейтенант, не вставая, медленно и плавно поднял руки, сцепил их на затылке. Один из моих парней перемахнул через барьер, снял со спинки стула автомат и вынул из кобуры дежурного его "макаров". Мы заперли их в "обезьянник", где никого не было, кроме беспробудного пьяницы. Не густо наработали коллеги - полон город бандюков, а у них в камере пусто. Оно и кстати. Я сел на место дежурного и снял трубку телефона. - Почтамт? Серый на связи. Как у вас? - Порядок, командир. Что с охраной делать? - Отправляйте их сюда, место пока есть. Проследите, чтобы никаких междугородных заказов. Следующий звонок - на радио. Там получилось еще проще. Вахтеров - двоих поддатых пенсионеров - прогнали по домам, станцию взяли под охрану. Затем я обзвонил (по спискам, составленным Сашкой и моей разведкой) сотрудников Горотдела, которых решил взять в свою команду. Они все прибыли одновременно. Провел короткий инструктаж: как только утром явятся на службу остальные сотрудники - разоружить и взять под стражу. Начальника - ко мне. Привести в порядок и проверить личное оружие, а также автотранспорт отдела. Меня прервал телефонный звонок. - Дежурная часть, полковник Сергеев. Слушаю вас. - Милиция? - панически зазвенел женский голос. - У соседей опять побоище. Аж через стенку слыхать. - Адрес? - Речной проезд, двенадцать, квартира пять. - Высылаю наряд. - Скорей, милиция, забьет он их. Я положил трубку. - Поезжайте, ребята, по-скорому, это рядом. Отсюда - обратной дорогой к мосту, налево по Набережной. Первый проезд - Речной. Доставьте его сюда. Пока не трогать, я сам с ним разберусь. Для почина. Ребята сорвались. Когда я закончил инструктаж, как раз привезли дебошира. Здоровенный пьяный мужик. Злобный, озверевший от безнаказанности. Лицо и руки в крови - чужой, естественно. - А потерпевшие? - Женщину, она без сознания, и пацана, он ему руку сломал, отправили в больницу. Я видел, что ребята едва сдерживаются. Ничего, недолго им терпеть. - Садись, - сказал я задержанному. Он плюхнулся на диванчик, развалился, отрыгнул. Вроде отдыхал от трудной работы. - Устал? Ухмыльнулся в ответ. Ничего не боится. - Отдохну у вас. - Кого бил-то? - Да бабу свою. Сам знаешь. - За что? - А чего она... выдергивается? - Значит, если кто выдергивается, бить надо? Он, хоть и пьян был не в меру, удивился. Не столько вопросу, сколько моей глупости. - Дай закурить, старшой, - закинул ногу на ногу, руки на спинку диванчика. Орел. - Не выдергивайся, мужик, - я полистал журнал. - За этот месяц тебя доставляли сюда пять раз. Этот уже шестой. А ты все выдергиваешься. - Ладно, старшой, кончай базар. Составляй протокол - и в кутузку, устал я, спать хочу. - Не будет протокола. Он обиделся. Будто я у него бутылку из рук вырвал. Как так! Это же в его жизни такое событие. Есть о чем за стаканом вспомнить, дружкам поведать. Как бабу свою учил. Как мальца воспитывал. - Не, старшой, не по закону... - Закон теперь другой. Гуманный. Ты сам себе выбрал: кто выдергивается, того надо бить, так? - Обязательно. Пока не перестанет. - Вот и хорошо. Сейчас мои ребята тебя накажут. Чтоб не выдергивался. Потом выкинут за дверь, не оказав первой помощи. Следующее твое выступление, седьмое, кажется, закончится тем же. И опять без протокола. Пока выдергиваться не перестанешь. Все понял? Понял - вскочил, рванулся к двери. Куда там! Сейчас же грохнулся во весь рост на пол, заорал дико. - Берите его, парни, в камеру. И руку ему не забудьте сломать. Без наркоза. Он - только что такой большой и страшный - попытался подползти ко мне на четвереньках. Не вышло - подхватили, увели. Вернее, уволокли - он так и повис на руках моих карателей. А как выдергивался! Лейтенант и старшина с живейшим интересом наблюдали за происходящим меж прутьев решетки. Им, конечно, тоже случалось поколачивать пьяных дебоширов (и не пьяных, и не дебоширов - тоже), но не с такой целью. Похоже, им понравилось. Ну, пусть поучатся. ... На мосту между тем разыгрывалась драматическая сцена. Из сонных еще глубин Заречья, шурша великолепными шинами, вылетела к мосту очень иностранная марка. Завизжала от неожиданности всеми колесами, остановилась пока еще в мирном недоумении. Инспектор поднял жезл. Но на водителя подействовал, конечно, не этот слабо моральный фактор, а, скорее всего, дорожный знак под вторым номером. Или мешки с песком поперек дороги. Сидевший сзади авторитет по кличке Гоша приопустил стекло, спросил инспектора: - Что случилось, шеф? - Проезд закрыт. - Почему? - Начальство приказало. Гоша бешено затыкал пальцами в кнопки телефона, злобно бормоча то ли цифры, то ли ругательства. - Дежурная часть, полковник Сергеев. - Слышь, полкаш, Гоша Заречный тревожит. Где Семеныч гуляет, не дозвонюсь никак? - Он арестован, - вру нахально. - Хер с ним. Ты за него? Тут его идиоты мост закрыли... - Это мое распоряжение. - Какого х...? У меня четыре точки в городе. Ты мне убытки покроешь, козел? - За козла ответишь, сявка. А сунешься в город - останешься без башки и без яиц. Уж больно ты крут, Серый. Уж что-нибудь одно обещал бы. Я положил трубку. Включил на прием запищавшую рацию. - "Беспощадный" на связи, полковник. Готовится прорыв. - Действуйте по плану, Капитан. На поражение пока не стрелять. Мне показалось, что командир БТРа вздохнул с сожалением. Нет, бандюков мне не жалко. Но они мне пока нужны. Тем более что время еще есть. Они ведь между собой воюют, пока объединиться догадаются... А мне это на руку, хотелось бы их до кучи собрать. Да керосином полить. Гоша давно уже отучился отступать, тем более перед такой малостью. Взял себя в руки. - Убери мешки, шеф, - ровным голосом приказал инспектору. - Не по силам, - отказался инспектор и неуловимо укрылся за своей машиной, уложил ствол автомата на капот. Распахнулись дверцы, из Гошиной иномарки вылезли коренастые мордатые молодцы. Синхронно двигая жующими резинку челюстями, вразвалочку пошли на баррикаду. Оттащили в сторону три мешка, освободили проезд. Вернулись в машину, дверцы - хлоп-хлоп, тронулись. Не спеша. Навстречу, от дальнего конца моста, тоже не спеша, двинулся бронетранспортер, остановился на осевой, пошевелил стволом крупнокалиберного танкового пулемета. Гоша еще не научился отступать. Да и не верил в происходящее. Автомобиль медленно, но напористо шел вперед. В свежем и чистом утреннем воздухе гулко и низко над Машиной прошла трассирующая строчка. Иномарка круто развернулась, подставила бок. Под него хлестко и коротко ударила пулеметная очередь. Полетели куски металла, лохмотья покрышек. Бандюки вывалились с левого борта, лупанули назад. Когда они, пыхтя, миновали баррикаду, спокойно, но твердо прозвучал голос инспектора: - Мешки, ребята, на место положьте. Что и было исполнено. Что ж, война объявлена. Однако, если объективно, не мы ее начали. Но нам ли ее кончать? Валерий Гусев "Закон вне закона"
Бесчестье так же заразительно, как и честь. Трепач не научит других держать слово. За лентяем не пойдут беззаветно трудиться на общее благо, на трудовой подвиг. Пьяница не уговорит бросить пить. Призывы "борца с привилегиями" с борта личного лайнера не заставят затянуть пояса во имя лучшей жизни. Ожиревший боров не вызовет доверия у голодного народа. Валерий Гусев "Закон вне закона"
Городская площадь. Напротив главного административного здания (бывший райком и райсовет), где размещаются Мэрия, Дума, Городская управа и прочие смежно-дублирующие системы, останавливается военный грузовик - в камуфляжной раскраске и под глухим тентом. Из кабины спрыгивает на брусчатку Майор с автоматом, окликает охранника здания: - Эй, парень, будешь выполнять свой долг? Защищать до последней капли крови этих засранцев? - Что я - мудак? - искренне удивляется парень. - Тогда пойдем с нами, проводишь к Губернатору. Из кузова посыпались, глухо стуча ботинками в камень, бойцы Майора. Двое перекрыли вход, остальные прошли внутрь, обезоружили охрану здания, рассыпались по этажам, блокировали коридоры и другие выходы, встали у главных кабинетов. Кабинет Губернатора Приемная (в голубых и розовых тонах, в богатом и безвкусном интерьере) практически пуста. Прекрасная секретарша с алыми ногтями и пакетом сока увлеченно зрит видюшник. Майор: Добрый день. Мне нужен Губернатор. Девушка (не отрываясь от сока и экрана): Он всем нужен. Майор: А мне - больше всех. Девушка: А вы кто такой? Майор: Террорист. Девушка (не оборачиваясь): Нет его. Майор: А где же он? Девушка: Он мне не докладывает. Майор (с интересом): Как же вы с ним работаете? Девушка (пожимая плечами): Привыкла. Он часто исчезает. Как жареным запахнет - так его и нет. Или чего-нибудь себе сломает, или куда-нибудь упадет. А то - напьется. Майор: Ладно, ждать его не будем. Ваша контора закрывается, на документацию налагаю арест. Сержант, опечатать сейфы, шкафы, столы. Девушка (не отрываясь от экрана): Косметику не трогать - личная. Кабинет Городничего по кличке Мэр. Секретарша (не хуже первой, но другого цвета) делает попытку преградить Майору путь. - Я сейчас вызову охрану. - Она уже здесь. - Майор кивает на сопровождающих. - Можете жаловаться. - Легонько отстраняет девушку и входит в кабинет. Мэр сидит за рабочим столом. Перед ним слева высокая стопка бумаг, справа - низкая. Он берет из левой стопки очередной документ, подписывает и кладет его справа. Майор наблюдает. На его глазах происходит символическое бюрократическое перемещение- левая стопка опадает, правая растет. В сумме одно и то же. - И так каждый день? - сочувственно спрашивает Майор. - Два раза в день, - с плохо скрытой гордостью отвечает Мэр. - Вы по какому вопросу? - По вопросу ликвидации Мэрии. - Это что, государственный переворот? - А вы что, государство? - В какой-то степени. - Вспыхивает: - Что за чушь? Кто вам дал право? - Конституция. Почитайте на досуге об обязанностях гражданина России. Дословно не помню, своими словами так: каждый гражданин обязан защищать свое государство от внутренних и внешних врагов. - Словоблудие! - Это вы так про Конституцию? - пугается Майор. - А вы знаете, кто ее гарант? Придется вас арестовать и доставить к полковнику Сергееву. - Кто такой? - Вы даже газет не читаете. Стыдно! И уроки истории забыли. Словом, караул устал, собирайтесь. Городничий (или Мэр) надевает кепку. Майор инструктирует своих людей, остающихся в Мэрии: - Всех сотрудников выдворить, вежливо, но быстро. Опечатать все, что можно опечатать. И начинайте работать с документацией. Звонит Сергееву: - Алексей Дмитриевич, Учредительное собрание разогнано. Городничего отправил к вам. Принимайте. - Это произвол, - заявил протест Городничий, когда его ввели в мой кабинет. - Произвол, - согласился я. - Ваш кончился, мой начался. Но они у нас разные. И мой мне нравится больше. - Вы ответите за это! - Отвечу. Но вы раньше. Тем не менее, я даю вам шанс. Писать умеете? Вот и напишите в свободной форме, как вы все эти годы оправдывали доверие избирателей. То есть народа, - по существу поправился я. - А то что-то вы стали забывать это слово. Все у нас избиратели да электорат. - Я ничего не буду писать. - Ну и не надо, - не стал спорить. - Сейчас мои люди работают с документами вашей администрации. Я попросил их уделить особое внимание расходованию городского бюджета, распродаже недвижимости в черте и за чертой города, выделению земельных участков, приватизации предприятий, связям городской администрации с криминальной средой. Достаточно? По завершении этой работы вам будет предъявлено обвинение. Городничий рванул воротник рубашки, посыпались на пол пуговицы. - Дурной сон, - выдохнул он. - Нет, ну а как вы думали - этот ваш беспредел будет вечным? - Я сообщу Президенту. - Каким образом? Извините, - я снял трубку зазвонившего телефона. Сергеев. Хорошо, подсчитать до цента, упаковать, опечатать - и в банк. - Я положил трубку. - Это звонили мои люди из вашего загородного дома. В вашем сейфе обнаружена огромная сумма денег. В ваших жизненных интересах вразумительно объяснить их происхождение. Только не врите про гонорары за книги и лекции. Книги ваши никто не читал, лекции - не слушал. Даю вам двадцать четыре часа. Городничего унесли. Валерий Гусев "Закон вне закона"
Вахтер-пенсионер не сказал ни слова против, когда возбужденная и решительная толпа повалила через проходную на территорию Завода. Вооруженный охранник тоже благоразумно отступил, только проворчал вслед: "Зря шумите, ребята, денег все равно нет". На Заводе мне понравилось. Чисто, прибрано, только стекла запылились. В цехах, мне доложили, все станки и оборудование законсервированы, в инструменталках наведен порядок, они заперты и опечатаны. В укрытых штабелях аккуратно сложены материалы и заготовки. Судя по всему, Завод ждал своего нового хозяина. Приватизатора, стало быть. Владельца. Ну-ну... Рабочие окружили полукольцом вход в заводоуправление. Среди них, надо сказать, находились и мои люди в штатском - группа захвата и группа экспертов, специалистов бухгалтерского дела. Мы с Пилипюком остановились несколько в сторонке, наблюдателями и режиссерами. Ну и суфлерами, если понадобится. Ровно в полдень на крыльце появились Директор, Главбух и Босс от профкома. Представительные и корректные. За спиной охрана. - Что я скажу вам, братцы? - проникновенно начал плакать Директор. Знаю, как вам трудно. Но порадовать нечем. Деньги из бюджета опять не перечислены. Главбух сиротливо вздохнул и развел руками. - Мужайтесь, братва! - выкликнул профсоюзный лидер. - Политическая и социальная нестабильность в стране отражается прежде всего на финансовом положении государства. И Президент, и Премьер-министр делают все от них зависящее, чтобы вывести нашу многострадальную Россию на путь процветания. Однако засевшие в Думе реставраторы социализма блокируют все их позитивные инициативы. Бойкотируют все решения, направленные на улучшение положения трудящихся масс. И в то же время другой рукой голосуют за свои ненасытные привилегии, чтобы и дальше сидеть на шее обнищавшего народа. Позор! - Господа дирекция, - раздался из толпы не очень уверенный голос. - А вот говорят, что сегодня из банка машина приходила. С деньгами. - Это провокация, - уверенно возразил Директор. - Инкассаторы доставили на Завод не деньги, а финансовые документы. - В кассе нет ни рубля, - подтвердил Главбух. - А вот, господа дирекция, - послышался еще один неуверенный голос, вы на трех машинах ездите. На иномарках. Ведь дорого. - Братцы, - задушевно прижал пухлые лапки к груди Директор, - оплата заводского транспорта идет другой статьей, по безналичке. Я бы и рад пустить эти деньги на наши общие нужды, да не имею возможности. - А вот еще говорят, - совсем уж затухающий от робости голосок, - что Завод продал часть своего оборудования каким-то фирмам. Компьютеры, говорят, загнали и прочее. А в заводском профилактории вроде как бардак устроили. - Клевета! - Директор аж отпал корпусом назад, раскинув в бессильном возмущении руки. - Подлая клевета! - А вот мы сейчас это проверим! - прозвучал из толпы на этот раз уверенный голос. Руководителя акции. - Вскроем кассу, разберемся с документацией. А потом - и с вами. - Это бунт? - вспомнил Директор уроки истории. - Экспроприация? Я вызываю милицию! Я поднял руку. - Даю справку: проверка деятельности заводской администрации организована городской милицией. - Не понял, - растерянно признался Директор и сделал шаг назад. А шаг вперед сделали охранники, угрожающе показав автоматные стволы. - Сейчас поймете, - был ответ из толпы. За спиной охранников откуда-то возникли люди Майора - со всеми вытекающими последствиями: охрана мгновенно лишилась оружия и свободы действий. Охранника на проходной тоже обезоружили. Головку администрации пока не тронули, только втолкнули в здание. Мужчина с уверенным голосом отобрал из рабочих троих человек и увел их в здание, бросив в дверях оставшимся на заводском дворе людям: - А вы, ребята, подождите здесь, покурите, посоветуйтесь, как дальше жить. Результаты проверки мы вам доложим. В присутствии Директора, его заместителей и напуганного до заикания Кассира была вскрыта заводская касса. Подсчитаны и запротоколированы находившиеся в ней деньги. Очень немалые. - Это зарплата, - пояснил, заикаясь, Кассир. - Дирекции, бухгалтерии, охраны, водителей. "За что?" - полагалось бы спросить. Ну не у них же спрашивать. Затем Директор дрожащими (от возмущения?) руками отпер личный сейф в своем кабинете. Денег здесь, как ни странно, оказалось еще больше. И не только отечественными "фантиками", но и немецкими марками. - Это директорский фонд, - невразумительно пояснил он. И его розовые пухлые щеки на глазах присутствующих превратились в серые и дряблые мешочки. - Вам придется написать объяснение по поводу этих денег на имя начальника Горотдела Волгина, - дружески посоветовал я. - Почему - Волгина? - удивился Директор. - При чем здесь Волгин? Начальник милиции... - Сбежал, - посетовал я. И обнадежил: - Но мы объявили его в розыск. Готовьтесь к очной ставке. Наша импровизированная комиссия тем временем изъяла необходимые финансовые документы для дальнейшей работы с ними. Опечатала сейфы. - Все свободны, - сказал я. - Покиньте помещение. - Вы отдаете отчет в своих действиях? - вдруг запоздало осмелел Директор. - Я сейчас же доложу господину Мэру. - А поехали вместе. Мы как раз собираемся его допросить. - Ничего не понимаю... - Первые честные слова за все время. - Что тут неясного? Завод возвращается прежнему владельцу. Людям, которые его возводили. И которые на нем работали. И будут работать. - А мы? - А вы, скорее всего, под суд пойдете. Так что постарайтесь в своей записке как можно убедительнее объяснить наличие у вас такой суммы. От этого зависит ваша судьба. Все, - отрубил я. - Разбежались. - Подождите, - придержал меня за локоть Директор. - На два слова. Приватно. Какие слова знает! Но и мы не из крайних. - Что вам угодно? - с легким наклоном головы. - Насколько я понял, вы обладаете полномочиями. Предлагаю сотрудничество. Вот это понятно. - Сколько? Он назвал сумму вдвое большую, чем прятал в своем сейфе. - Вы нагло лжете! - Я прямо весь возмутился. - Где же вы возьмете такие деньги? - У меня есть, - лихорадочно зашептал. - Власти меняются, деньги остаются. У умных людей. - Так то у умных. А вы мне льстите. - И сменил тон: - Сам заначку покажешь? Или потрясти тебя? Козел! Трехголового Горыныча вытолкали на крыльцо и спустили по ступеням в толпу рабочих. - Значит, так, товарищи, - призвал к вниманию Руководитель акции. - Делами вашей администрации займется милиция, отдел по борьбе с приватизацией. И в зависимости от результатов экспертизы виновные немедленно понесут наказание. В соответствии со степенью вины. Далее он назвал суммы, изъятые из заводской кассы. - Этих денег, с учетом ваших окладов, как видите, достаточно, чтобы погасить задолженность за два месяца. Но они предназначены не вам, а вашему руководству. Которое к тому же не стеснялось содержать три дорогие машины (приобретенные, кстати, на средства завода), водителей, а также веселый профилакторий с обслуживающим персоналом. - Ах ты сволочь! - взвизгнула и заплакала одна из работниц. - Ты свою толстую жопу за пятьсот метров на Завод возишь, блядей содержишь, а мне детей кормить нечем! - И врезала Директору по морде пустой хозяйственной сумкой. Тут началось... Пилипюк подошел ко мне. Поглядывая на побоище. За советом подошел. Но я его неправильно понял: - Может, хватит? - Еще трошки, полковник. - Пилипюк начал на месте приплясывать. - Да хиба ж так их надо бить? Жируют, мрази, на людской беде... - И не вздумай. Не твое дело, - осадил его я. - Разнимай. А то поздно будет. - Черствое у тебя сердце, полковник. Як каменюка холодное. Вот тут ты не прав. Я - разный по сердцу. Могу, например, простить человека, укравшего кусок хлеба от голода. Но никогда не прощу людям, которые заставили его это сделать. Пилипюк выдернул из толпы разгневанных женщин (мужики мараться не стали) помятое и побитое трио, усадил на ступени. И, по-моему, все-таки добавил. Кажется, Директору. Потому что тот со ступеньки опять упал. Валерий Гусев "Закон вне закона"
Птичник сидел на тахте, сложив скованные руки на коленях, и давал порой ясные, а порой совершенно мутные пояснения. Не забывая добавлять, что уголовному преследованию он не подлежит по состоянию здоровья. По его словам, он выполнял очистительную миссию, порученную ему откуда-то свыше. Резал женщин, чтобы выпустить из их дьявольской оболочки чистую душу (птички в доме - и есть те самые души). Но сначала он должен был попрать дьявола, осквернив эту оболочку половой страстью, причем дважды- до и после. Печень - награда, этот кроветворный орган сулил ему вечную жизнь для вечной борьбы. А высушенные головы - что-то вроде отчета о проделанной работе, который он должен представить Верховному судье, когда все-таки его вечная жизнь перейдет в иное качество. "Скорей бы уж перешла", - подумал Волгин, мечтая выбраться из кошмарного сна. Который становился все страшнее, потому что Птичник на вопрос эксперта подробно рассказывал о процессе подготовки голов к сушке. Как он вымачивал головы в соленой воде, дробил кости, вынимал их и заполнял оболочку горячим песком. Головы, высушиваясь, сжимались, но не теряли своей прижизненной формы. Вот только ресницы и волосы оставались в прежних размерах. - Объяснение есть? - выбрав момент, спросил Волгин одного из экспертов. - Я не специалист в этой области. Пусть психиатры гадают. Но, по-моему, что-то типа полового извращения на фоне какого-то религиозного помешательства. - Тут у нас в прошлом году, - вставил опер из "бывших",- некая секта возникла. Очень подозрительная. "Братья заблудших душ". Но как только этими братьями заинтересовались, они слиняли в одну ночь. - Материалы какие-нибудь по этому делу остались? - Можно посмотреть. - Посмотрите. - Волгин направился к выходу. - Заканчивайте здесь и сразу - в отдел. - Задачка, да? - посетовал Волгин, когда Птичника после допроса отправили в лечебницу на экспертизу. - Он ведь один у матери, свет в окошке. - Оно так, - отчасти согласился я. И отчасти возразил: - А ведь на другой чаше - восемь матерей. И это только по доказанным эпизодам. Да еще отцы, мужья, дети... Счет явно не в его пользу. - Неувязка, Алексей Дмитриевич. Восемь раз его ведь не расстреляешь. - Восемь раз не его стрелять надо. А врачей. Которые занимались лечением, трижды. Два месяца поколют - и на волю. Прекрасно зная, что в любой момент возможен непредсказуемый рецидив. - А как быть? Пожизненно его в одиночке держать? Не так все просто. - Вот и я думаю - как быть? ... - Суховато написано. И стиль какой-то... - Ты же сам просил посуше, языком протокола, - обиделся Прохор. - Детали в таком материале нужны. Чтоб в души западало и сеяло в них страх: сломал нос - нос сломали, откусил ухо - ухо откусили, матерился при детях - отматерили так, что описался при народе... - Страх, Серый, - начал было поучать меня Прохор, - страх и жестокость никогда... - Ой, ради бога, не надо! Не ври. В основе всякого изначального воспитания, запомни и запиши, на самом дне души должен лежать страх. Боязнь возмездия за неправильные действия. А уж на этой основе строится вся культура поведения. - Ты с ума сошел, Серый! - возопил Прохор, начал хватать со стола газеты и запихивать их в дипломат. - Возможно! А возможно, все мы психи. И ты в том числе. Вот скажи мне... ты, грамотный и образованный, ты, который такие ученые слова знаешь, что мне и не повторить их с первого раза... Скажи, почему ты не хватаешь горячий утюг голой рукой? Боишься! Боишься, что будет больно. А почему сейчас, в ответ на мою бредятину, не дал мне по морде? - Я ткнул его пальцем в грудь так, что он опять упал в кресло. - Боишься. Запомни и запиши. И всем рассказывай: с первых дней жизни каждый человек должен усвоить, что за боль, унижение, горе, причиненные другому человеку, он тут же, понимаешь, Проша, сейчас же - не там, - я поднял руку вверх, - не там, через много лет, там само собой, - а сейчас, здесь, немедленно будет адекватно наказан. Ударил слабого - получай в ответ от сильного. Только тогда мы научимся уважать друг друга, когда поймем: наше зло не остается безнаказанным. Если не убедил тебя я, послушай, что давным-давно сказал твой любимый Цицерон: "Величайшее поощрение преступности безнаказанность!" - Бред! - отозвался Прохор. - Возможны другие методы. Объективные. - Мы, друг мой, объективны в оценке зла тогда, когда это не касается нас лично. Я этих скотов, которые насилуют и режут на части малолеток, казнить не буду - я буду отдавать их родителям потерпевших. - Тебя надо на экспертизу отправить, - безнадежно выдохнул Прохор. - Так вот, Проша, насчет объективности и других методов. Нормальный отец, когда обижают его малыша, не может быть объективен. И метод здесь один - кочерга. Если под рукой автомата не оказалось. - Так мы далеко зайдем... - И так зашли - дальше некуда. Пора поворачивать назад. Ответь, если сможешь: почему все тысячелетия не искореняется преступность? - Причин много... - Причин много, согласен. Да главная одна: когда преступник сознательно идет на преступление, он надеется уйти от наказания. Или получить его много позже и не полной мерой. А то и вовсе отмазаться. А вот если он будет знать: сегодня украл, завтра - тюрьма, утром убил - вечером повесят, то ему и в голову не придет совершить мерзкое дело. Никто не хочет получить в свою собственную морду. Никто не хочет быть убитым. Таких нет, Проша. ... Действующие лица: Главврач, председатель экспертной комиссии, его заместитель по лечебной части, доктора Зина и Нина, обе кандидаты, а также полковник Сергеев. Который внимательно просмотрел заключение врачебной комиссии на многих листах и ничего не понял в заумных терминах. - Своими словами можно? - попросил я зама, он мне попроще показался. - На момент совершения данного деяния больной П. отвечать за свои поступки не может, - пояснил снисходительно. - Что дальше? Он даже не удивился моей глупости, что в общем-то понятно - дело ведь с психами имеет. Пожал плечами. - Дальше - стационарное лечение. Купирование обострения, вывод на ремиссию. Месяц-два поколем, понаблюдаем. - Затем? - Если показания позволят, то амбулаторное долечивание по месту жительства. Диспансеризация два раза в год. - То есть вы выпускаете его на волю? Так я понял? - У нас не тюрьма, - поучил меня Главврач, сам похожий на добродушного сумасшедшего. - Ну естественно, - мне прикидываться дураком не трудно. С моими-то данными, - естественно, вы уверены в его хорошем поведении и берете на себя ответственность за все, что он может натворить на свободе? Они одновременно, как группа психов на лечебной гимнастике, развели руками - мол, это ваши проблемы, - улыбнулись сочувственно моей серости. А я ее и не скрывал. - Но представьте себе, что этот маньяк снова начнет резать людей. Это вам нужно? Мне - нет. Или, в лучшем случае, вернется с океана жених последней жертвы... Так он, я не сомневаюсь, этого Птичника живьем через мясорубку прогонит. Да не в один день. И я ему слова не скажу. Я скажу это слово вам. Снова улыбки, движения рук и нетерпение. Когда же этот милицейский дуб заберет заключение и сам уберется отсюда? Но дуб оказался стойкий. Прилипчивый как репей. Тупой, как... старый мент. - Значит, никаких гарантий в том, что ваш пациент снова не станет зверствовать, вы дать не можете? - Какие могут быть гарантии? - по-бабьи всплеснул руками Главврач, начиная терять терпение. - Поймите, психика человека, особенно психика нарушенная, - это тайна за семью печатями. Поведение такого человека сложное и непредсказуемое. - Я вас не понимаю, - притворяться мне не приходилось. Я действительно не понимал этой абсурдной ситуации. - Вы считаете парня общественно опасным психом, официально и компетентно подтверждаете его нездоровье. И в то же время выпускаете на свободу. Они переглянулись со значением, разом вздохнули. - Ну, хорошо, - сделал шаг назад в нашей дискуссии Главврач, пытаясь перехватить у меня пассивную инициативу, - ну, хорошо, а как бы вы решили эту проблему на нашем месте? - спровоцировал, стало быть. На свою голову. - Я? - изумление мое от простоты задачи было невыразимо искренним. Очень просто. Тихо-мирно вколол бы ему что-нибудь подходящее, чтобы он убедительно скончался, скажем, от острой сердечной недостаточности. И официально этот печальный исход засвидетельствовал... Наверняка сберег бы этим грехом не одну жизнь. Что и советую вам сделать. А со своей стороны обещаю не подвергать это свидетельство сомнениям. - Вы с ума сошли! - квартетом взвыли они. - Это преступление! Поймали, стало быть, Серого. Сейчас бить станут. - Это бесчеловечно! - Ах, вот как! - тут уж я сбросил свою глупо-наивную маску. - Такие абстрактные вещи, господа психиатры, надо примеривать на себя. Скажите-ка мне вы, - я вскинул палец как пистолетный ствол в сторону Главврача, скажите, если бы вы знали, что первой жертвой Птичника по выходе из больницы станет ваша дочь, что именно ей он после изнасилования отрежет голову и именно ее печень зажарит и съест в своем вонючем сарае, - вы бы выпустили его на свободу? Главврач побледнел, шагнул назад, беспомощно оглянулся на коллег и что-то попытался из себя выдавить. - Отвечать! - рявкнул я и ударил кулаком по столу. - Отвечать правду! Сейчас санитаров позовет. Со смирительной рубашкой и мощным шприцем. Забыл об этом. Ему, видно, самому сейчас укольчик не помешал бы... Ладно, для них я сделал, что можно. Буду теперь делать для других. И я сказал уже спокойно: - То, что предложил вам я, - это не преступление. Это меры по его предотвращению. Преступление совершаете вы. Этот парень уже трижды проходил у вас обследование. За ним - многолетний кровавый изуверский след. Вы знали, что он социально опасен, но никаких реальных мер не приняли. Я всех вас привлеку к ответственности. - Дикость какая-то! - Бред! - На каком основании? Грамотные какие. - Суд решит. Скорый и правый. Обвинение вам будет предъявлено как лицам, не принявшим мер по предотвращению преступления. Или способствовавшим его совершению. Или создавшим условия для этого. Или, наконец, как соучастникам. - Да кто вы такой? - спохватились. И я ответил убедительно: - Полковник частного розыска. На это они лишь недоуменно и уже привычно переглянулись. - Так что, ребята, исправляйтесь. Берите этого пациента на пожизненное содержание. - Это невозможно. В спецбольницах таких больных не держат. На какие, позвольте, средства мы будем его содержать? - Вот это уже деловой разговор. Поднимите-ка первые заключения экспертиз. Главврач распорядился. Под обаянием моего мирного тона. Я посмотрел принесенные мне бумаги и выписал фамилии экспертов. - А это вам зачем? - осторожно поинтересовался Главврач, когда я к этому списку добавил и их фамилии. - А вот за счет этих лиц и будет содержаться головорез Птичник в вашей лечебнице. Пожизненно. Только уж теперь - никаких укольчиков. Следить буду строго... - Мы будем жаловаться, - решительно и дружно. - Жалуйтесь. А я отомщу, я вредный: взвалю на ваш личный бюджет еще и компенсации родственникам пострадавших. - Мы будем жаловаться, - еще более дружно и решительно. - Будете, - согласился. - Мне. Больше некому. С тем и покинул дом скорби. Не испытывая угрызений совести. Облегчения, кстати, тоже. Валерий Гусев "Закон вне закона"
Из двухсот пятидесяти факторов, обеспечивающих живучесть криминала, десять, по крайней мере, держала проституция со всей сопутствующей атрибутикой, как-то: порнобизнес, шоу-бизнес, всяки-разны бяки вроде конкурсов на всяки-разны "миски", секс-шопы и прочая дрянь. Ну, атрибутику можно отложить на потом, а основной криминальный узел надо рубить сейчас, развязать его все равно не получится - тугой и путаный. Путанный, стало быть. Естественно, перед началом акции мы провели определенную работу среди населения, сформировали общественное мнение. Прохор дал оглушительную статью о вреде проституции, о ее роли и месте в среде криминала. Проработали этот вопрос в Правительстве. Провели блиц-опрос среди граждан. В общем и целом они отнеслись к проблеме довольно спокойно. Я бы сказал, безразлично - другие проблемы, более острые, их тревожили: когда жрать нечего, на блядки не побежишь. Результаты опроса показали, что сторонниками легальной проституции выступили 0,012 процента населения, в основном мужского пола. Они довольно яро отстаивали свою точку зрения на право существования этого вида социальной свободы и на открытом диспуте в Доме культуры. Руководил этой бандой все тот же вздыбленный из последних резервов правозащитник Наобум Кузнечик (я освободил его от домашнего ареста, так как понял - такой оппонент мне только на руку). Он очень убедительно и доказательно обосновал крайнюю нужду общества в подобных услугах, особенно для вступающей в половую жизнь молодежи: - Вся теоретическая подготовка подростков к половым отношениям, наконец-то введенная в школах, ничего не стоит, господа, без практики. Причем эта практика, особенно для мальчиков, должна осуществляться не с такими же неопытными партнершами, а с женщинами, имеющими определенные профессиональные навыки, своего рода мастерство. И только окончив эту сексуальную школу, юноша придет к своей будущей семейной жизни во всеоружии. - Он хихикнул, сверкнув очками. - Так сказать, с аттестатом половой зрелости на руках. Он научится грамотно предохранять себя и партнершу от нежелательных последствий, он сможет умело доставлять ей максимум удовольствия... - Особенно, если триппером наградит. Или СПИДом, - сердито перебил кто-то из зала. Но перебить Наобума еще никому не удавалось. И Кузнечик понес далее вообще какую-то бредятину. В том смысле, что наличие в городе публичных домов будет способствовать снижению преступлений полового характера: - Резко упадет число изнасилований, в них просто не станет необходимости при доступности женского тела. Исчезнут во мраке прошлого сексуальные маньяки. Ведь действительно, господа, зачем им выслеживать по ночам свои несчастные жертвы, если можно без особых хлопот и за доступную плату получить то же удовольствие мирным путем? В уютной обстановке... Тут что-то вообще темно. Вряд ли проститутки согласятся, чтобы их резали "мирным путем", пусть и за доступную плату и в уютной обстановке. - А семья? - между тем продолжал Наобум Лазаревич. - Ничто так не укрепляет семейный очаг, как возможность для мужа периодически безопасно разрядиться на стороне. Такая практика исключает посторонние связи, снижает число разводов и внебрачных детей... Ну и далее - в том же сугубо шизоидном духе. Прохор дал всем высказаться, а потом обратился к двенадцати разгневанным мужчинам с одним вопросом: - Я бы согласился с вами, господа. Только ответьте: вы бы не возражали, если бы на эту почетную и такую нужную для общества работу пошли ваши жены и дочери? Ответа он не получил. Так-то, ребятки, все нужно примерять на себя. На том дискуссия о вреде и пользе проституции закрылась. Валерий Гусев "Закон вне закона"
Средь бела дня участковый Хлопчик привел в милицию зареванную тетку. Отправил ее умыться - вся тушь потекла, а сам сел протокол оформлять. Потому что тетке еще и легкие побои нанесли. - Лотерея? - спросил дежурный со злостью. - Она, - вздохнул Хлопчик. - Что с ней делать? Сколько раз объясняли народу - все без толку. Разбогатеть хотят. Разом. И разом последнего лишаются. Главное в чем? В том главное, что этих сволочей взять нечем лицензия у них, имеют право. - Надо подумать, - сказал Волгин, выходя из кабинета. - У нас ведь два самоубийства на этой почве. И три инфаркта. - И люди голодные остаются, - добавил Хлопчик. Операцию разработали быстро. И так же быстро провели... Волгин позаботился, чтобы установили прежних потерпевших и свидетелей, провел с ними собеседование. И вот на рынке появился типичный сельский "лох", скажем, по имени Степаныч. В малом подпитии, в хорошем настроении и при деньгах по случаю удачной продажи собственноручно выращенного кабанчика. Пиджак на нем - еще отцовский, двубортный, черный в широкую белую полосу. Галстук - не иначе дедов. Брюки, однако, свои, но на три размера короче, или ноги далеко в них просунул. В сандалиях-ремешках, без носков. Ходит, веселый, по всем ларькам, лоткам и прилавкам глазеет, приценивается - городские гостинцы жене и детям выбирает. - Мужчина! - окликает его бойкая девушка с лотерейным столиком. Попытайте счастья. У нас без проигрыша. - А мне зачем? - отмахивается. - Я и сам богатый. - Еще богаче станешь, - не отстает девица. - Не играй с ними, мужик, - подначивает пожилая женщина. - У меня соседка от такой игры без мужа осталась. Он путевку на Канары выиграл, поехал и не вернулся, там на какой-то богатой немке обженился... - На хрена мне немка, - все еще отмахивается. - На хрена мне ваши Канары? - А у нас их и нет, - весело обещает девица, помахивая билетиками. - У нас все больше по мелочи: телевизоры, музцентры, трактор малюсенький... На "малюсенький" мужик клюет. Берет билетик - выиграл! Правда, не трактор, а видик. Вот ладно-то! - гостинцы можно не брать, всей семье подарок. Но тут запятая появляется - у какой-то девушки тоже видик в выигрыше. И дальше по обычной схеме - торг: вам теперь надо застраховать выигрыш, такие правила игры, а теперь перекрыть взнос вашей соперницы, а она вас опять обошла... Опомнился мужик Степаныч, когда сообразил, что вложил в дешевый видик уже в три раза больше его цены. - А ну его на хрен! Вертай деньги, отказываюсь. До утра с вами торговаться? - Ну и зря, - итожит девица с билетами, уже без улыбки. И сопернице его: - Поздравляю вас, девушка. Вы можете получить ваш выигрыш завтра, в магазине "Сони" вот по этой квитанции. - А я? - столбенеет мужик, еще не полностью осознавая свои потери. - А вы проиграли. - И другому клиенту: - Мужчина, попытайте судьбу, возьмите билетик счастья. - Постой, - пугается мужик, - а деньги мои? Ну-ка, вертай. - Да проиграли вы деньги, - отмахивается девушка. - Будьте мужчиной. К столику стягиваются стриженые парни в джинсовых куртках, замыкают вокруг мужика кольцо. Он еще этого не замечает. - Верни деньги, лахудра! - звереет от отчаяния мужик. И тянет руку через столик. Девушка передает деньги одному из парней и истерически кричит: - Ты чего хулиганичаешь! Сейчас милицию позову! Нажрался, игрок! Вали отсюда, пьянь ненасытная! Мужик опрокидывает столик и упирается в парня с деньгами, хватает его за шиворот и трясет. На него наваливаются остальные парни. Шум, крики. Девица визжит громче всех: - Милиция! Милиция! А вот вроде как бы и милиция - дяденька в костюме, с красной повязкой на рукаве. Рявкает поставленным голосом: - Прекратить безобразие! В чем дело? - Вот, товарищ начальник, - подыгрывает девица, - проиграл в лотерею и деньги обратно рвет. Обозвал меня, ударил. Дяденька в повязке хмурится, строго смотрит на девицу в упор - Степаныч в этот момент чувствует надежду - и зловеще про износит: - А ну-ка, девушка, предъявите вашу лицензию. У вас есть разрешение? - Пожалуйста, - оскорбляется девица, достает из сумочки документ. Дяденька внимательно его рассматривает, возвращает; качая головой, поворачивается к Степанычу: - Сожалею, гражданин. Здесь все по правилам, разрешение на проведение лотереи выдано городской администрацией. Ваши претензии необоснованны. Так что не хулиганьте, идите домой. Тем более что вы нетрезвы. Пока он говорит, вся команда начинает незаметно рассасываться. Вернее - пытается. Но почему-то ничего из этого не выходит. Внутреннее кольцо сжимается внешним - это еще более крепкие парни, да с дубинками. А из-за крайней палатки резко выскакивает задним ходом милицейский "уазик" с распахнутой дверцей. И как-то само собой "лотерейщики" оказываются в машине. И вместе с ними соперница Степаныча по игре, подначивающая тетка, а также возмущенный дяденька с красной повязкой на рукаве: "А я-то здесь при чем?" Девица, правда, пытается ускользнуть, но "Степаныч" берет ее сзади одной рукой за ворот, другой за ремень брюк и, качнув, забрасывает в машину. Дверцы захлопываются. "Степаныч" собирает вещдоки - лотерейный столик, барабанчик, стопку билетов - и садится вместе с понятыми в другую машину. В милиции Следователь достает бланки протокола и обращается к дядьке в повязке: - Фамилия? - Мутный. А в чем дело? На каком основании? - Обвинение вам будет предъявлено позже. Самое меньшее - в мошенничестве. - Какое мошенство, гражданин следователь? - Большое. Причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием. Ст. 165, часть 3. От двух до пяти. Это по УК РФ. А по УК им. Сергеева, боюсь, гораздо серьезнее. - Какого Сергеева? У нас лицензия. Все по закону. Это игра, гражданин следователь. Добровольная. Следователь отрывается от протокола, кладет ручку. - Игра говорите? Больно жестокая игра. Да и заведомо безвыигрышная, для потерпевших. Послушайте, неужели у вас ни разу не дрогнуло сердце, когда вы обманом, молодые и здоровые, отбирали последнее у какой-нибудь бабки? Скажите честно. - Так добровольно же! Кто ее заставлял? - Нужда, гражданин Мутный. Отчаяние. Вы прекрасно знаете, что в вашу поганую лотерею богатые люди не играют, у них другие игрища. А играют бедняки, рискуют своим малым в надежде хоть на время поправить дела. Вот официальный документ, посмотрите: после игры с вами гр. Худякова покончила с собой, потому что проиграла вам - на водку и баб - свою пенсию. Так что отвечать придется еще и по 110-й. Тоже - до пяти лет. Но это опять же - как Сергеев посмотрит. Тем более, что у пятерых ваших ребят оружие изъято. - Ладно, - начинает, как ему кажется, понимать намеки Следователя Мутный. Косится на стоящего у дверей сержанта.- У нас же договор, вы не знаете? Позовите капитана Локтева, он вам объяснит. - Капитан Локтев арестован, находится под следствием. Мутный делает большие глаза, съеживает плечи и, озираясь, хватается за подбородок. - Пригласите потерпевшего, - обращается Следователь к сержанту, какого покрепче. Входит крупный мужчина рабочей внешности. - Этот? - кивает Следователь на Мутного. Вошедший приглядывается, говорит уверенно: - Он самый. - Расскажите, как дело было? - Значит, я покупку делал. А маманя у другого ларька что-то выглядывала. Деньги у ней в руке зажатые были. Они, значит, к ней: давай, мол, мамаша, сыграем. Сперва билетик впихнули, потом деньги, считай, силом выдернули. Маманя в крик. Я на помощь кинулся. Ну, значит, насовали они мне. И мамане досталось, она меня выручать взялась. Всей ихней кодлой разве одному совладать? - Здорово насовали? - Здорово, - смущенно признается потерпевший. - Две недели отлеживался, в лазарете. А потом дома. - Этот тоже совал? - кивок в Мутного. - Этот больше всех, - темнеет лицом мужчина. - Помнится так, сквозь туман, железкой какой-то тыкал. Мутный, дурачина, ухмыляется. - Ладно, - решает Следователь, - вы с ним потолкуйте, а я протокол допишу. Можете у сержанта дубинку взять. - Нам ни к чему, - светлеет лицом потерпевший. - И так ладно будет. Один на один ведь. Следователь склоняется над бумагами, с удовлетворением прислушивается: за меня, за маманю, за меня, за маманю... - Посадите его на стул, - велит он по окончании экзекуции, - и подпишите протокол. Вот здесь, и здесь. Всего доброго. - Поворачивается к Мутному: - Эк он вас. Понравилось? Или мало? За дверью еще ждут, своей очереди. - Что ты хочешь? - прерываясь дыханием, роняет Мутный. - А справедливости. Око за око. На кого работаешь? - Тарасик у нас командир. Из Заречья. - Тарасика нет больше. Сколько ему шло? - Семьдесят процентов. - Когда последний раз деньги сдавал? - На прошлой неделе. - Сержант, пригласите еще одного потерпевшего. - Не надо, - вздрагивает Мутный. - Двухнедельный сбор у меня на квартире. - Кто руководит другими группами? Адреса? Состав? Следователь старательно записывает показания, откидывается на спинку стула. - Вот, добрый молодец, на совести твоей лично и твоих мерзавцев одна жизнь, тяжкие телесные, сердечные заболевания, ограбленные вами старики и дети... - Так ведь никто их не заставлял, - отчаянно цепляется. - Игра... - Игра. - Следователь вздыхает. - Ну давай с тобой сыграем. Выщелкивает из обоймы патрон, заводит руки за спину. - Отгадаешь пустой кулак - жить будешь. - Вытягивает руки над столом. - Ну! Играй! Лови свое счастье! Мутный машинально указывает на правый кулак. Следователь разжимает его - в ладони патрон. - Я ж говорил - игра безвыигрышная. - Разжимает левый кулак - там тоже патрон. - Все понял? Уведите его. Валерий Гусев "Закон вне закона"
Мы быстренько (осматриваться было некогда) прошли в Зал боевой славы. В центре, осененный знаменами, прямо на полу стоял небольшой танк, Т-60 по-моему. Он действительно был в хорошем состоянии. На одном борту его красовалась надпись "За Родину!". На другом - надпись была замазана. - Это после августа девяносто первого, - пояснила молоденькая смотрительница, - глава администрации распорядился. - "За Сталина!" было, да? - Естественно. - Уважение к минувшему, - возмутился Прохор, - вот черта, отличающая образованность от дикости. - Какой ты умный, - восхитился я. - В данном случае не я, - признался Прохор. - Пушкин. Валерий Гусев "Закон вне закона"
Здание Лицея, вообще весь его огороженный двор были оцеплены. По эту сторону оцепления тусовалась в восторге лицейская детвора. Смышленая такая. Читают еще по складам, считают по пальцам, а выгоду свою нехило понимают. Я прошел внутрь оцепления. Здесь, возле нескольких машин, стояли Майор и двое младших офицеров. Майор вертел в пальцах незажженную сигарету. Я отобрал ее и сам закурил. - Ну что там? - Ищут. Жаль, у нас собак нет. Быстрее бы получилось. - А вы не торопитесь. Вы хорошо и долго ищите. Даже на завтра можете отложить. - Думаешь? - Уверен. - Я вообще-то тоже. Но проверить все равно надо. - Я нашему психологу-криминалисту дал запись сообщения послушать. Проанализирует - доставит. - Оно и ладно. Да ведь и обед скоро. - Распорядись, чтобы кухню сюда прислали. Я прошел в здание. Всего два этажа. Со второго уже спускался один из саперов, снимая наушники. - Ничего нет, товарищ полковник. - А вы ищите, сержант, ищите. Не торопитесь. Я их отучу хулиганить. - Понял, товарищ полковник, - и сознался: - Почти. В общем и целом поиски взрывного устройства длились почти весь день и безрезультатно. Лицеистам даже стало надоедать. Тем более что разойтись они не могли - вещи-то их в здании. В нужный момент я попросил педсостав загнать ребят во двор. И предоставить мне слово. - Дорогие мои террористы. Спешу вас обрадовать: мина в здании не обнаружена, можете продолжать вашу учебу. Что ж вы не орете: ура! Вам ведь так хочется овладевать знаниями. Молчание было настороженным. Ждали угроз, порицания. Или подвоха. - Слушайте меня внимательно. По хулиганскому звонку какого-то идиота, вашего товарища, были подняты по тревоге спецслужбы милиции и военных. Людей этим ложным вызовом оторвали от важных дел - борьбы с преступностью. В операции были задействованы около тридцати человек, шесть машин, в том числе "скорая" и пожарная, спецсредства. Все это стоит больших денег. И их нужно вернуть в городской бюджет. Совсем заскучали. - Но я принимаю другое решение. Мои специалисты сделают соответствующий перерасчет. Переведут эквивалентно затраченные средства в дни дополнительной учебы. Завтра у вас должны были начаться каникулы. Но теперь они отодвигаются. По примерным прикидкам - на неделю. Или на две. Ахнули. - А в следующий раз ваши фокусы обойдутся еще дороже - я коэффициент введу: за каждый час работы саперов - неделя дополнительной учебы. Не ожидали ребята. Ну что ж, разберутся. Наверняка ведь знают, кто звонил. - Третий вариант. Тот, кто сделал эту глупую пакость, честно в ней признается. Тогда общие репрессии я отменю, а родителей его оштрафую. Выдавать не станут. А сознаться заставят. - Все, все свободны. До завтрашнего дня. - Завтра выходной, - кто-то пискнул. - Но не у вас, - пискнул я в ответ. - Товарищ майор, снимайте оцепление, отводите людей. На завтра освободите их от служебных обязанностей, дайте отдохнуть. Через часок Лялька ввела в кабинет хулиганистого пацана с фингалом под глазом. - Это я звонил, - признался он хмуро. - Пошутил. - Мораль я тебе читать не буду. Вижу, уже прочитали. Но запомни: то, что ты сделал, это не озорство, это не шутка. Это подлость и преступление. Пусть завтра отец придет в милицию. Все понял? Вздохнул так жалостно, что я ему не поверил. Ни хрена он пока не понял. Не совесть его привела, а страх. То-то и оно. Совесть потом появится. Наверное. Валерий Гусев "Закон вне закона"
- Ты, Алексей Митрич, меня все время в тупик ставишь. Я никак твою логику ухватить не могу. Вроде как ваш рыжий Бакс ящерицу. Хвать, поймал ну радость! - пригляделся: в зубах что-то ненужное, вроде ее хвоста, а самое главное уже под камушек спряталось, хихикает оттуда. - Красиво говоришь, парень, - позавидовал я. - Образно. - Нет, серьезно. Парень троих изувечил, а ты его в свой отряд берешь. Объяснил бы. Придется. Но в последний раз - дальше и впредь пусть сам думает. Суть дела проста. Возвращается парень домой поздно вечером. Девушку любимую проводил, в подъезде с ней постоял. Настроение - весь мир люблю. Навстречу трое. Давние враги, подонки. Попался? Как бы не так! Парень подхватывает с земли кстати подвернувшийся арматурный прут - и в атаку. Двоих вырубил сразу - одного с правого плеча, другого с левого. В два прыжка догнал побежавшего третьего - центровой удар двумя руками железкой в темя. И этот рухнул. Что же тут не понять? - Превышение пределов необходимой обороны. - Вот! Вот тот самый ненужный хвостик, который у тебя в зубах. По-старому мыслишь, коллега. И суд такое же решение принял бы. А как же? Реальной угрозы не было, была только словесная - раз. Их было всего трое и без оружия, а он вооружен стальным прутом - два. Больше того - парень догнал и обратившегося в бегство, это уж вообще никуда! Словом, действия его носили неадекватный реальной опасности характер. Это уже восемь. На каждый счет Волгин кивал головой. - Теперь давай взглянем на эту картинку с изнанки. Поздняя ночь. Пустынная улица. Парня встречают его должники, не случайно, заметь: поджидали. А до этого несколько раз предупредили: мол, денег не вернем. Значит, отловили кредитора с вполне определенной целью. Это раз! Оружия не было, правда, ни у кого из них. Если не считать оружием звание мастера спорта по боксу у одного, службу в спецназе у другого и судимость за убийство у третьего. Они его и без оружия, ногами забили бы очень быстро. Это два! Ну, а то, что парень бросился вдогон за третьим - молодец. Врага надо добивать, пока он не очухался и помощь не привел. Это восемь! Не убедил? - Ну как сказать, - увильнул Волгин как ящерица от кота.- Начальству оно всегда виднее. Начальство - оно всегда повыше. Оно как-то... - Вот именно. В моей практике был случай, когда осудили человека за тройное убийство. И я до сих пор считаю, что несправедливо. - Это как? - Это так. Поздней осенью на садовом участке задержался одинокий дачник, заночевал. А по участкам той порой бродили какие-то ханыги-алкаши. Взламывали двери, били окна, крали, гадили. Постучали к нему, мол, дай, мужик, выпить и закусить. Нет у меня, отвечает через дверь. Они с соседней дачи принесли топоры, стали рубить дверь. Со словесными угрозами. Потом окно выбили. Дачник достал ружье. Раз сказал, два сказал... Вломились. Пьяные до озверения. "Руби, блин, его, братва, жлоба, куркуля такого-то и такого-то!" Первый занес топор. Дачник выстрелил. На него бросился второй. Он и его уложил. Третьему мало показалось - и ему хватило. Кто прав? Кто виноват? Вот именно. Считаю: переступил без разрешения порог чужого дома - все, ты вне закона. И хозяин вправе расправиться с тобой в соответствии со своими возможностями и вкусами... - А дачник? - напомнил Волгин. - Закатали дачника. Главный довод суда: совершил умышленные действия, явно не соответствующие степени угрожающей ему опасности. У них-то топоры, а у него - огнестрельное оружие. Да еще прокурор отмочил: он должен был воздействовать на них психологически. - Это как? - Волгин глаза выпучил. - "Стой - стреляю! Стой - стреляю!" Я этому честному дураку на допросе советовал: давай запишем в протоколе, что ты делал предупредительные выстрелы. Не могу, отвечает, это нечестно. Да разве можно с подонками быть честным? Не стоят они того. Сосед мой, старикан-пенсионер, тоже за честность срок оторвал. - Это как? - других слов опять не нашел. - Всю жизнь о дачке мечтал. Под старость кое-что скопил, получил участок, домишко бедненький, по средствам, соорудил. Но аккуратный, с любовью. Стал было наслаждаться прелестями дачной жизни. Да повадились к нему зимой какие-то сволочи из местных. Заберутся в дом, изгадят все, поломают, что не ломается - с собой унесут. Старику и морально тяжело, и убыток по его доходам серьезный, поди-ка восстанови утерянное. Шесть лет эта история длилась. Как-то соседи ему посоветовали: задобрить хулиганов надо, оставь им бутылку водки. Послушался. Они в благодарность чуть ли весь дом ему не разнесли и записку оставили - плохая, дед, у тебя водка, дешевая, чуть не отравились. И видно, вконец отчаявшегося старика этими словами на мысль натолкнули. Он им опять бутылку водки оставил, только для закуски что-то сыпанул в нее. Весной приезжает - за столом четыре мумии над его бутылкой зубы скалят. Так ведь дурной - сам признался, что умышленно отравил водку. Его до суда на подписке держали, я с ним встречался, советовал: ничего, мол, гражданин следователь, не знаю, откуда такая водка. Или: отраву для крыс держал, а эти алкаши польстились. Нет, говорит, не могу, это нечестно. Шесть годков за честность и получил. Все не так, ребята! С ними по-другому надо бороться! Превентивно разделываться. А мы как! Навел он на тебя пистолет - жди, пока выстрелит, и надейся, что промахнется. Потом сделай словесное предупреждение. Потом два предупредительных выстрела. И если к тому времени от тебя что-нибудь останется - жми на спуск, да? А я считаю, что стрелять в преступника надо первым. Так мы их всех и перебьем. Выпал уголек из печки на пол - топчи его сразу ногой, не жди, пока пожар займется, поздно будет. Валерий Гусев "Закон вне закона"